Учителя России СМИРНОВ Б.Л. ФЕДОРОВ Н.Ф. ДАНИЛЕВСКИЙ Н.Я.
БИБЛИОТЕКА ВЫСКАЗЫВАНИЯ ФОТОАРХИВ НОВОСТИ ГОСТЕВАЯ КОНТАКТЫ

Федоров Н.Ф.

Письма Н.Ф. Федорова

Печатается по:
Н.Ф. Федоров., Собрание сочинений в четырех томах. Том 4-й, Дополнения и комментарии к 4 т. Составление, комментарии и научная подготовка текста А.Г. Гачевой и С.Г. Семеновой. Издательство «evidentis», Москва, 2005
Вернуться обратно | Список КИТов | Каталог | Россия | Федоров Н.Ф. - Общее Дело
Описание
Отзывы

Письма Н. Ф. Федорова

1873
1874
1875
1876
1878
1879
1880
1882
1884
1887
1888
1889
1890
1891
1892
1893
1894
1895
1896
1897
1898

1899

1900
1901
1902
1903
Письма не поддающиеся точной датировке
Другие редакции
Дополнения

Комментарии

Комментарии
1873
1874
1875
1876
1878
1879
1880
1882
1884
1887
1888
1889
1890
1891
1892
1893
1894
1895
1896
1897
1898
1899
1900
1901
1902
1903
Письма не поддающиеся точной датировке
Другие редакции
Дополнения
Вверх


1899

174.

Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН - В. А. КОЖЕВНИКОВУ

Начало января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый Владимир Александрович!
Честь имеем поздравить Вас с наступившим новым годом и от всего сердца желаем Вам и всем близким Вам доброго здоровья и возможного благополучия.
Статью о титуле следовало бы, конечно, дать Лонгу1; но англичане эту статью примут за оправдание, за идеализацию, за апофеоз агрессивной политики, и не вполне будут неправы. Но мы уже писали Вам, что радуемся агрессивной политике и самой Англии, насколько эта политика касается морей и океанов и если она будет связана с расширением знания, систематическим исследованием захваченных местностей2, т. е. с устройством в таких местах обсерваторий, научных разного рода станций, словом - всенаучного музея. Было бы особенно интересно, если бы Вы поподробнее изложили возражения Лонга. Что собственно разумел Лонг под общеобразовательным значением войска, отделяя его от воспитательного? Если он разумел под этим - расширение самого знания, т. е. обращение войска в познавательную, естествоиспытательную силу, то сокращение войска, воинской повинности, в числе ли, или же во времени службы, будет умалять значение войска в этом отношении. При действительной всеобщности воинской повинности, каждый новорожденный тотчас же призывается на службу, каждая акушерка есть член приемной комиссии, всякий новорожденный становится предметом исследования и попечения научного; исследование каждого призываемого на службу, - что в настоящее время делается в несколько минут, в полчаса, много час, - расширяется на целый курс, начинающийся с самого момента рождения, и по мере возраста призываемого, по мере того как он входит в разум, призываемый из пассивного предмета исследования становится активным и сам принимает участие в исследовании и себя, и всего окружающего. Все сказанное есть не что иное, как приложение закона, необходимо свойственного разумным существам, закона, по которому всякая деятельность должна превращаться в исследование, ведущее к тому, чтобы все стало предметом знания и все познающими. Регуляция всего, что происходит в настоящее время слепо, регуляция слепой силы, в нас и вне нас действующей, и будет результатом приложения вышесказанного закона. Этот же закон всеобщего исследования в статье "XXXI я годовщина Воронежского Окружного Суда" был применен к Окружному Суду, как он должен быть применен и ко всем возможным учреждениям, низшим и высшим, в видах умиротворения. Конечно, о сейчасности тут и речи быть не может; однако невозможности в предлагаемом, очевидно, нет, а трудности велики; для начала же предлагается самый незначительный шаг, только введение тех наблюдений и опытов (особенно с орудием рекогносцировок, т. е. с Каразинским аппаратом), о которых говорится в статье "Разоружение". Согласиться представителям держав, участвующих в конференции, принять на себя взаимные обязательства ввести в войска всех этих держав такие наблюдения и опыты, казалось бы, нетрудно, если только Конференция не захочет ограничиться одним Божьим миром, т. е. остаться совершенно бесплодною. Стэд, приглашая к установлению Божьего мира, т. е. того, что было во времена средневекового варварства, когда была война всех против всех, - высказал, очевидно сам того не сознавая, ту страшную истину, что мы опять пришли в то самое состояние, при котором нет ни одного места, безопасного от ужасов войны, и ужасы эти могут нагрянуть повсюду с быстротою парового или даже электрического поезда (можно сказать - полета). Об этом состоянии имеется особая статья под заглавием "Военная Эволюция"3. Мы пришли в такое состояние, при котором требуется хотя короткое и непрочное перемирие, но называть это перемирие Божьим не есть ли оскорбление Бога, не явное ли это нарушение 3 й заповеди?!..4
Приносим Вам глубокую благодарность за Вашу возню с Лонгом, которая не м<ожет> б<ыть> особенно приятной. Если Вы дали Лонгу статью Чистякова5, то нельзя ли спросить его, - в истории их полков упоминается ли о мирных подвигах войск?..
Никол<ай> Федорович просит Вас передать его поклоны и поздравления с новым годом, а также пожелания всего лучшего Вашей мамаше, гг. Северовым, Бартеневым, Ивакину.
Глубоко Вас уважающий и душевно Вам преданный
Н. Петерсон

175.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

11 января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович Ничего удручающего в известиях, Вами сообщенных, я не нахожу. Из Вашего письма видно, какую кремацию производят новоизобретенные орудия1, но еще не известно, какое действие производят эти орудия на другие явления. Пруссия несомненно желает зла, изобретая такие орудия, но почему бы России не сделать попытки обратить это зло в добро!
Говорить с народом о воздействии на природу нужно, мне кажется, не словом, а делом. Дать, напр<имер>, дождь в бездождие. Если же говорить словом, то словом Божиим. В обладании землею дано нам от Бога дело. А мы обладание землею заменили взаимным поеданием. Поедом едим друг друга и не в войне лишь, но и в мире. - Это последнее, если и не Божие, то народное слово, в коем слышно, однако, что-то Божие - "Заповедь же обладайте, - как объясняет Властов, - по мнению некоторых толкователей, указывает на постоянное овладение силами природы посредством изучения ее законов"2.
Если народ равнодушен к сокращению вооружений, то, следовательно, они - еще не тяжелы и их можно расширить, что еще более облегчит народ, как об этом было писано. Больше всего нужно бояться удачи конференции, т. е. сокращения, которое, будучи исполнено лишь Россиею, сделает ее жертвою бессовестного Запада.
Уж не полагаете ли Вы, восхваляя агитацию, что Россия не вооружается благодаря лишь агитации Стэда и что достаточно его появления в Германии, чтобы прекратились вооружения!
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Вашей мамаше и гг. Северовым, Надежде Степановне и Юрию Петровичу3. Не могу понять, для чего он удерживает заметку о памятнике Алексан<дру> III му4, переполненную противоречиями. Между прочим напомните ему и о рукописи "О Св. Троице и полн<ом> знании"5. Очень Вам благодарен за все Ваши хлопоты с мистером Лонгом.
Не потому ли не доходят до Вас письма Лонга, что он неверно пишет Ваш адрес, иначе как понять, что до Вас не дошел циркуляр Стэда6, который наверно был послан Вам Лонгом и во второй раз.
Николай Павлович7 свидетельствует Вам свое глубокое почтение. Он очень занят теперь отчетами.
1899. 11 декабря
Душевно Вам преданный
Н. Федоров

176.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

12 января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемому и дорогому автору статьи о кремации "Любовь погибает"1 Владимиру Александровичу.
(Дополнение к письму от 11 января)
Если не преувеличены известия о действии на трупы новоизобретенных орудий2, то разницы в отношении народа к вопросу о войне и умиротворению и к вопросу о кремации не будет. Бездушная интеллигенция, смотрящая с гигиенической точки3, вероятно, очень возрадуется новому изобретению, а народ не придет ли в ужас от орудий, не убивающих только, но и производящих огненное погребение, которое, по народному воззрению, - ничего неясного и смутного в себе не заключающему, - лишает убитых не только настоящей, но и будущей жизни. Люди из народа решатся ли стрелять даже в творцов этого адского изобретения? Конференция, из интеллигентов состоящая, мнений народных не знающая и презирающая их, может и не обратить внимания на это новое усложнение вопроса о войне и мире.
Мне кажется, автору статьи "Любовь погибает" следовало бы сказать о новых пушках, которые совсем погубят любовь, потому я спешу написать, хотя и думаю, что ничего-то Вы делать не будете4, а это было бы, однако, первым добром, извлеченным из немецкого зла.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Вашей мамаше и гг. Северовым.
Душевно преданный
Н. Федоров
12 января
1899 г.
P.S. Новоизобретенная пушка будет славою Пруссии и гордостью ее черного царя5, будет украшением Юбилейной выставки XIX го века6, ибо если каждая рана будет сопровождаться горением, то битвы обратятся не в кремацию лишь трупов, но и в сожигание живых людей. Не имеет ли в виду новое изобретение действовать страхом на народ, пользуясь его убеждениями? После таких успехов в деле истребления не произойдет ли реакция?

177.

Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН - В. А. КОЖЕВНИКОВУ

22 января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович!
Николай Федорович просит Вас извинить его, что, не испросив Вашего согласия, он решается послать Вам свою пенсионную книжку и просит Вас получить его январскую пенсию; получив же, удержать и деньги, и книжку у себя, так как Никол<ай> Федор<ович> в половине февраля думает поехать в Москву, чтобы поселиться не в самой Москве, а около нее, в Подольске или Сергиевском Посаде, где из этих мест можно найти подешевле комнатку1. Не можете ли Вы или И. М. Ивакин сделать ему в этом отношении каких-либо указаний, так как Вы знакомы с Подольском, а Иван Михайлович знаком и с Подольском, и с Сергиевым Посадом в особенности, где у него есть и знакомые, - не может ли он кому-либо из них написать по поводу комнатки для Никол<ая> Федор<овича>, который бы, приехав в Москву, где он думает пробыть не больше дня, мог бы отправиться к новому месту жительства, имея уже некоторые указания насчет будущего своего обиталища2.
Никол<ай> Федор<ович> очень сожалеет, что Вы ни слова не сообщили из того, что говорил с Вами Лонг в последнее посещение; ведь Вы говорили же с ним что-нибудь. Не сказал ли он чего-либо о статейке "Еще о титуле"3 и о других, которые Вы давали ему; счел ли он нужным отправить их к Стэду или же возвратил их? Все это очень интересно знать. Если Вы опасаетесь очень огорчить Никол<ая> Федор<овича> сообщением неблагоприятных отзывов, то это напрасно, он привык уже и к невниманию и к непониманию, а знать отзывы ему необходимо, потому что отзывы эти, мало огорчая, вызывают на что-либо новое, более разъясняющее общее дело, общую задачу.
При сем прилагается листок начатого было Никол<аем> Федор<овичем> письма к Вам, которое осталось неоконченным4, потому что я вырвался ненадолго от своих служебных занятий... После написания этого Никол<ай> Федор<ович> решил не посылать Вам написанного им, чтобы не утруждать Вас разбором того, как он выразился, что и сам плохо разбирает, в письме же, своеручно написанном Никол<аем> Федор<овичем>, к сведению, сообщенному Григорием Александровичем5, присоединялся следующий факт из статьи "Памирский поход" ("Историч<еский> Вестн<ик>", 1898 г., октябрь, стр. 157 я), в которой говорится о построении укрепления на Памире и между прочим сказано, что в укреплении вместе со складом вещей, пороховым погребом находится и метеорологическая будка, как бы необходимая принадлежность этой крепостцы6. А затем в письме было выражено желание, чтобы Григорий Александрович указал в особом реферате на необходимость введения наблюдений в нашей армии при стрельбе и на маневрах, а чрез конференцию и международные договоры привлечь к таким наблюдениям и армии всех других народов. Затем Ник<олай> Федорович выражал радость, что пророчество его по отношению к Вам не исполнилось7; он в этом случае никак уже не последует по стопам пророка Ионы, огорчившегося неисполнению его пророчества. Никол<ай> Федор<ович> будет сожалеть, если в Вашу новую статью не вошло то, что Вы слышали по поводу кремации после напечатания статьи - "Любовь погибает"...
Никол<ай> Федорович свидетельствует Вам, Вашей мамаше, гг. Северовым, Н. С, Ю. П. Бартеневым и И. М. Ивакину свое почтение и шлет свои поклоны.
Пользуюсь и я случаем засвидетельствовать Вам мое глубокое почтение. С нетерпением ждем появления Вашей статьи. Глубоко Вас уважающий и душевно Вам преданный Н. Петерсон.
22 января 1899 года.

178.

Н. П. ПЕТЕРСОН, Н. Ф. ФЕДОРОВ - В. А. КОЖЕВНИКОВУ

10 февраля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович!
Думали поместить Вашу статью1 в одном из Воронежских изданий, но все они оказались для нас закрытыми; сам Губернатор не находит ничего возмутительного в таких вычеркиваниях цензора, как из фразы "царь философов Кант" - слова царь и т. п.2, сам Губернатор находит, что всякое упоминание о циркуляре 12 го августа нуждается в разрешении Министра Двора...
Николай Федорович теперь не совсем здоров и напишет Вам о Вашем стихотворении3 несколько поправившись, если успеет сделать это до отъезда в Москву. Я с своей стороны приношу Вам глубокую благодарность за присылку и мне этого прекрасного стихотворения; буду ждать того стихотворения, которое предполагается поместить в мартовской книжке "Русск<ого> Вестника", а также и в апрельской4. Кстати, Николаю Федоровичу хотелось бы знать, кто это такой А. Г., написавший "Забытая философия"5; если Вы этого не знаете, то можете узнать чрез Георгиевского6, а он это должен знать.
Николай Федорович приносит Вам глубокую благодарность за присылку стихотворения и статьи, и за все Ваши о нем заботы. Он свидетельствует свое почтение и кланяется Вам и всем Вашим.
К величайшему сожалению, я последнее время совсем не помогаю Николаю Федоровичу, потому что служебные дела отнимают у меня все время.
Глубоко Вас уважающий и всею душею Вам преданный
Н. Петерсон.
10 февраля 1899 года.
Воронеж

179.

Н. П. ПЕТЕРСОНУ

3 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый Николай Павлович
В письме г-жи Н. В.1 указан следующий адрес: Острожный бугор, д. № 1 й кв. Мазуренко2 для Н. В. В Воронеже она была проездом и уезжает, т. е. хотела уехать 25 февраля. Узнайте о ее местожительстве в кв<артире> Мазуренко или у Вашкевича3 и объясните им, почему я не мог исполнить желания г жи Н. В. Я выехал из Воронежа в самый день смерти Яков<а> Федоровича Браве 15 февр<аля>, а 24 февр<аля>, в тот день, когда она прислала Вам письмо и Некролог4, я вместе с Вл<адимиром> Алек<сандровичем> Кож<евниковым> составили заметку в память Я<кова> Ф<едоровича> и отправили к Г. А. Джаншиеву с просьбою напечатать в "Рус<ских> Ведомостях"5. Письмо Ваше с письмами Энгельгардта и Н. В. было получено мною 2 го марта6. Я очень сожалею, что не мог видеться с г жою Н. В.
Письмо Энгельгардта, сухое и холодное, не обещает ничего доброго. Остается ждать ответа на то, что Вы ему послали7.
Мой адрес: Московская губ., Сергиев посад, Московская улица, дом Бурцева.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение и благодарность Юлии Владимировне и всему Вашему семейству.
Искренне уважающий и любящий Н. Федоров
3 марта 1899 г.

180.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

21 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Благодаря только Вам, я еще вчера мог прочитать в № 8280, 17 марта, "Нового времени" статью "Военные мысли о штатском деле"1. Это разбор, и очень дельный, статьи 14 октября "о разоружении", хотя автору В. Симонову, конечно, неизвестно, что статья о разоружении есть лишь введение в вопрос об обращении разрушительной силы в воссозидательную. Этому вопросу, согласно с Вашим и С. М. Северова мнением, нужно предпослать другой вопрос, хотя решенный, но неисследованный. Это вопрос об условности или безусловности пророчеств2 (см. пророче<ство> Иеремии XVIII, 7 и след.) о кончине или разрушении мира, который, т. е. вопрос, нужно начинать от пророчества о кончине Ниневии и кончать пророчеством о кончине Иерусалима и кончине всего мира. Если книгу пророка Ионы - первого пророка первой мировой Империи - признать, как это делает Властов, общим вступлением в отдел пророческих книг, но не Ветхого только, а и Нового завета3, то все сказанное против безусловности пророчества о разрушении Ниневии еще с большею силою может быть сказано о безусловности пророчества о разрушении всего мира, ибо Бог пророка Ионы есть Бог и творца Апокалипсиса. Было бы неслыханною дерзостью подумать, что Христос или ученик Его Иоанн мог бы выразить сожаление о неисполнении пророчеств о кончине мира. Вопрос о кончине мира может быть, по моему мнению, выражен следующим образом: Будет ли Кончина мiра страшною катастрофою или же мирным переходом, без войн, без естественных бедствий, в мир, правимый разумным существом? Иначе сказать, останутся ли люди противниками воли Божией, как теперь, или же, объединясь, станут орудиями Бога в деле обращения разрушительной силы в воссозидательную*. В этом вопросе заключается вся задача Конференции.
Вопрос об условности кончины или разрушения мира еще лучше разрешается следующими установлениями у сирохалдейцев, соединению с которыми положено начало в прошлом году5. Есть у сирохалдейцев праздник - один из пяти важнейших - Среда общественного моления ниневитян. Есть у них и трехдневный пост общественного моления ниневитян, который полагается за 20 дней до Великого Поста, т. е. недели приготовительные к посту начинаются трехдневным молением ниневитян, окончившимся спасением Ниневии от разрушения. Не подтверждает ли это установление ту мысль, что и вся четыредесятница есть моление о спасении всего мира от разрушения. Надо еще прибавить, что в некоторых текстах книги Ионы читается вместо трех дней 40 дней.
В Среду общественного моления ниневитян совершается Литургия Нестория6, в которой есть замечательные молитвы об угнетателях: "...Испрашиваем Твоего милосердия для всех наших врагов... Не о суде или мщении молимся Тебе, Г<оспо>ди Боже, но о сострадании и спасении... ибо Ты хочешь всем людям спастися и в разум истины идти"7. На основании молитв за угнетателей можно молиться о спасении Антихриста и Чер<ного> Царя Немецкого, который, признавая безусловность кончины мира, отвергает возможность умиротворения. Очень сожалею, что в кратком письме не мог полнее и яснее изложить этот вопрос.
Сегодня, 20 марта, получил письмо от Н. Стороженка8. Ответ пришлю для передачи ему - Н<иколаю> Ильичу Стороженке9. Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам10.
Любящий и уважающий Вас Н. Федоров.
Боюсь, что вы не разберете моего марания.
21 марта
1899 г.

181.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

23 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович. Препровождая к Вам ответ или проект ответа на это письмо1, полученное мною 20 марта в субботу, а посланное или в пятницу, или пятнадцатого, я прошу Вас прочитать этот ответ со вниманием, и если найдете что-нибудь прибавить или убавить, то возвратить это письмо ко мне; в противном случае, отрезав верхнюю часть письма, отправить по принадлежности в Музей к Н. И. Стороженко2. К Вам послано уже 2-а письма от 193 и 21 марта. Кланяйтесь всем Вашим.
Искренне уважающий и любящий
Н. Федоров.

182.

Н. И. СТОРОЖЕНКО

23 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый
Николай Ильич
Искренно признателен Вам и Михаилу Алексеевичу1 за предложение принять участие в подготовительной работе для Пушкинской Выставки2. Но я очень мало знаком с Пушкинскою литературою и должен сознаться, что не могу разделять такого нынешнего крайнего увлечения, которое, по-видимому, ничего не признает, кроме Поэзии, в Поэзии же знает лишь Пушкина. В виду такого болезненного увлечения, говорить нынешним Парнасцам, что существует другой вопрос, к изучению которого мог бы содействовать Музей, совершенно бесплодно3.
Не увлекаясь Пушкиным, я вполне разделяю банальное, как Вы называете, мнение о евреях, банальное, т. е. мнение, исходящее от тех, которые от них, от евреев, страдают. Что касается Браве, то он своею добровольною, самоотверженною деятельностью искупил невольный грех еврейского происхождения4. В "Русских Ведом<остях>" в заметке о Браве 11 марта очевидно есть пропуски, не обозначенные точками, как бы это следовало5. Надеюсь, что Вы, хорошо знающий заслуги Браве для Музея, поместите в "Рус<ских> Вед<омостях>" просьбу о доставлении портрета Браве6, если он у кого-нибудь окажется, и такою просьбою избавите Музей от нарекания в неблагодарности, если портрета и не найдется.
Еще раз благодарю и М<ихаила> Ал<ексеевича>, и Вас за предложение; хотя я и отказываюсь от настоящего предложения, но очень желаю, чтобы нашлась такая работа, в которой и я мог бы быть полезен, несмотря на свою старость.
Готовый к услугам,
искренне уважающий
Н. Федоров.

183.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

24 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Вы очень порадовали меня обещанием приехать в субботу или на будущей неделе. Этот будущий приезд, как все прошедшие, и очень многое другое нужно отнести к самоотвержению с Вашей стороны, ничем не искупаемому с моей стороны. Вашим приездом Вы не только доставите мне величайшую радость, но и очень большую пользу. У меня уже подготовлено письмо к автору "Военных мыслей о штатском деле"1, а также нужно написать "Об условности пророчеств о кончине мира", кратко изложенное в письме к Вам 21 марта2. Это последнее письмо, а также письмо от 23 марта с ответом Стороженко3 я опустил в ящик на станции железной дороги, что, однако, как оказывается, не ускоряет отправки писем.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне и Сергею и Михаилу Михайловичам.
Искренно любящий и глубоко уважающий Н. Федоров.
P.S. Сейчас получил письмо от Н. П. Петерсона. "3 го марта, - говорит он в письме ко мне, - я получил частное известие (которое подтверждения еще не получило, но по-видимому сомнения возбуждать не может), что назначен членом Суда в Асхабад"4.
Письма Ваши получил и за оттиск послал Вам благодарственное письмо5.
24 марта
1899 г.

184.

В. Я. СИМОНОВУ

29 марта 1899. Москва
Москва1. 29 март<а> [18]99
М<илостивый> Г<осударь>.
Выраженный в Вашей статье "Воен<ные> мысли о штат<ском> деле" доброжелательный отзыв о статье "О разоружении", отзыв даже изумительно доброжелательный, дает мне смелость представить на Ваше усмотрение некоторые мысли в разъяснение вопроса, Вас заинтересовавшего. Вы совершенно верно определяете сущность статьи, говоря, что она "состоит в том, чтобы тот громадный запас энергии, который с такими заботами, жертвами и денежными затратами собран в виде армии, употребить на дело"2. Позволяю себе только пояснить, что под этим делом нельзя разуметь дело, которое достаточно было бы назвать "общеполезным"; дело это должно быть названо безусловно-необходимым, насущным, так как в нем заключается спасение от голода и болезней, т. е. смерти3. Говорить об общеполезном значит как будто еще допускать произвол в выборе дела, тогда как строгое логико-этическое требование состоит в замене истребления воссозданием4.
Совершенно согласен с Вами, что при тех условиях, в которых в настоящ<ее> время поставлено военное дело, нельзя ожидать большого успеха от введения предлагаемых мер5. Но устранение причины, препятствующей успеху, бесспорно, возможно, и Вы сами вполне верно усматриваете эту причину в образовательной неподготовке войска к сказанному делу. Требуется, следовательно, прежде всего соединить с воинскою всеобщею повинностью и всеобщее обязательное образование. И к исполнению этой важнейшей задачи именно в настоящее время и открывается прямой и широкий путь: разумеем предстоящую конференцию о сокращении вооружений. Впрочем, мы совершенно согласны со всем сказанным Вами о конференции; согласны, в частности, и с мыслью Вашею, что "общая забота всех толкующих о конференции состоит в том, как бы отечество каждого не проиграло чего-нибудь". Поэтому мы и предлагаем меру, от которой никто проиграть не может, а выиграть должны все, т<ак> к<ак> речь идет о деле безусловно всеобщем: мы предлагаем, чтобы все участвующие в конференции державы обязались ввести каждая у себя всеобщее обязательное образование в связи со всеобщею воинскою повинностью. Оттого эту последнюю мы не только не упраздняем, но даже и не сокращаем, а, наоборот, расширяем. Уже и до сих пор воинская повинность включала в себя элемент воспитательный и образовательный, как в физическом, так и в умственном и в нравственном отношениях (последнее особенно ценно при современной, столь широко распространенной нравственной разнузданности и бесхарактерности). Существующее, следовательно, в настоящее время в военной жизни в зачаточной степени требуется развить, расширить, поднять на уровень несравненно более высокий, то есть всех сделать познающими и все сделать предметом знания, неотделимого от дела. Это и было бы переходом от современной науки, основанной на наблюдениях и опытах, производившихся или производящихся кое-где, кое-кем и кое-когда, к науке будущего, основанной на наблюдениях и опыте, производимых всеми, всегда и везде.
Подробнее излагается этот вопрос в рукописной статье "О задачах конференции"6, статье, имеющей, впрочем, мало шансов попасть в печать. - Прилагаю раньше напечатанную статью о будущности войска7. Если бы Вы пожелали поделиться Вашими мыслями об обсуждаемом вопросе, Вы весьма обязали бы, направивши ответ по следующему адресу: в Москву, Арбат, Калошин пер., д. Давыдова, г. Кожевникову8. С совершенным почтением имею честь быть NN.

185.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

2 апреля 1899. Сергиев Посад
В запрещении стрелять в воздух выражается вера в птоломеевское мировоззрение и неверие в коперниканское, отдается предпочтение мнимо религиозному пред истинно-нравственным*, не выказывается и большого знания и Свящ<енного> Писания. Впрочем, это запрещение сделано, если не ошибаюсь, не в Америке, как говорит "Церков<ный> Вест<ник>", а в одной из республик Южной Африки1. Очень благодарен Вам за два письма, полученные от Вас2.
Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам свидетельствую мое глуб<очайшее> почтение. Искренне любящий и глубоко уважающий
Н. Федоров.
Благодарю за копию письма к В. Симонову3.
2 апреля
1899
P.S. На станции 1 го числа был.
Получил письмо от Н. П. Петерсона. 3 го апреля оставляет должность, "а дня через два или три после этого буду у Вас"4.
Что скажете о художественном нашествии России на Западную Европу: Архитектуры в виде Русского храма в Вене, концерт Синод<альных> певчих там же; драмы, романа. Конференция Гаагская есть также нападение России на Западную Европу, но мирное.

186.

Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН - В. А. КОЖЕВНИКОВУ

11 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович.
От полноты сердца не всегда глаголют уста. Ваше радушие, распространившееся и на меня, и на Н<иколая> Ф<едорови>ча, и не Ваше только, но и Марьи Григорьевны, С. М. и М. М. Северовых, превзошло все, что я когда-либо видел и испытал в этом роде. Принести Вам за все это глубочайшую благодарность немедленно же по приезде в Воронеж было потребностью сердца, души1. Николай Федорович и еще более преисполнен благодарностью к Вам, к Марье Григорьевне, М. М. и С. М. Северовым, потому что еще больше пользовался и радушием, и Вашими заботами о нем, свидетельствующими о великой любви...
От этой частной благодарности перейдем к благодарности всеобщей, к благодарности всех сынов человеческих к Богу всех отцов. Эта благодарность совершается и не может иначе совершиться, как путем объединения чрез всеобщее воспитание, а Вы как член воспитательного общества имени Царя Миротворца, Александра III, желали иметь "Завет" чтителя Пресвятой Троицы, а также и предисловие к "Сказанию о построении обыденного храма в Вологде"2, где излагается план повсеместного образования, и таким образом Вы вновь поднимаете вопрос, который остался без движения, погребенный в "Чтениях Общества Истории и древностей". Поэтому здесь и хотелось бы указать на тот объем, который должен иметь этот план, чтобы быть действительно всеобще-объединительным, вести к искуплению. Там говорится, что школы-храмы должны быть повсеместны, но не говорится, что эти школы должны быть двоякие, - одни д<олжны> б<ыть> воспитательные, посвященные образцу единодушия и согласия, Пресвятой Троице, другие же - исправительные, обращаемые из тюрем, как школ разврата, в школы-храмы покаяния и потому посвящаемые благоразумному разбойнику и целомудренной блуднице, помазавшей Господа, приготовляя Его на погребение (то есть употребив то, что служило к возбуждению половых страстей, на погребение, или воскресение), - благоразумному разбойнику как образцу глубочайшего раскаяния в нарушении единства, согласия, т. е. любви, грехе против Пресв. Троицы; в нарушении, доходящем даже до лишения жизни, как выражения величайшей ненависти, до лишения жизни без потери собственной, без употребления ее на спасение жизни других, т. е. без всяких смягчающих вину обстоятельств. Как те, так и другие, т. е. школы воспитательные и исправительные, должны быть мужеские и женские, или сыновние и дочерние, посвященные Сыну и Св. Духу, в безграничной любви к Отцу пребывающим, в чем и заключается основа бессмертного существования Триединого Бога. Но пока рождение не заменилось воскрешением, воспитание требует сохранения внутренней девственности, требует, чтобы дочь, рождая детей, оставалась бы дочерью своих родителей, которые и для сынов, и для дочерей составляют одного, ибо пока нет соединения двух в одну плоть, нет и естественного рождения... Но и от родителей требуется, чтобы и они не телесно лишь, но и духовно составляли всегда одно существо, уподобляясь Богу-Отцу.
Построение повсеместно школ-храмов, посвященных Пресвятой Троице, есть самое точное исполнение заповеди, произнесенной Христом по воскресении - "научите, крестяще во имя Отца и Сына и Св. Духа", заключающей в себе требование объединения для воскрешения, ибо научите - школы, крестяще - храмы, во имя Отца и <Сына и Св. Духа> - Троица <Пресвятая>. Все эти <- при разделении на мужские и женские -> четыре вида школ составляют литургию оглашенных, литургию уже внехрамовую, т. е. объединяют для совершения внехрамовои литургии верных, т. е. для евхаристии, благодарности действительной Богу и отцам, для воскрешения.
Тут несколько перепутано и не все может показаться ясным, по причине краткости, но желая поскорее послать это письмо, посылаем его, не исправляя, чтобы не переписывать.
Просим Вас передать наши нижайшие поклоны и глубочайшее почтение Марье Григорьевне, М. М. и С. М. Северовым, И. М. Ивакину, Ю. П. Бартеневу, Николай Федорович кланяется также Надежде Степановне3.
Всею душею любящие Вас
Н. Федоров и Н. Петерсон.
Недостаток места не дает нам возможности высказать особенную благодарность Сергею Михайловичу4 за хлеб-соль, которыми он нас напутствовал. Бородинский хлеб нам очень понравился, дети его с удовольствием употребляют даже с чаем, как пряник.

187.

Л. Г. СОЛОВЬЕВУ

Между 11 и 15 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый Лев Григорьевич
К глубокому прискорбию моему узнав о Вашей размолвке с Н<иколаем> Павл<овичем> Петерс<оном>1, - надеюсь, лишь временной, - я усерднейше прошу Вас не оставлять дела, предпринятого Вами, - Иллюстрации внешней росписи храма2, которой начало уже Вами положено. Икона-картина, которую Вы показывали на празднике Рожд<ества> Христова3, даст всем видеть то, что мы лишь услышим на утрени приближающегося Великого Пятка4. Вам выпал прекрасный жребий показать всем Сына в Отце и Отца с нашими предками в душе Сына5, которые своим единением в Боге призывают к миру нас, своих потомков. И в какое время? Когда собираются представители всех народов земн<ого> шара, чтобы водворить мир на земле. Прилагаемый при сем очерк Иконы-картины "Первосвященнической Молитвы"6, несмотря на свое крайнее литературное несовершенство, значительно улучшился, если бы к нему был присоединен фотографический снимок с Вашего произведения7.
Прилагаю прекрасное стихотворение с эпиграфом из паремии на Утрени Свят<ой> и Великой Субботы.
Надеюсь, что Ваш гнев на Ник<олая> Павл<овича> Пет<ерсона> Вы не перенесете на меня, который никаких с Вами прений не имел, а даже высказал свое глубокое расположение и уважение в статьях: "Музей Л. Г. Соловьева" и "Воронежский Музей в 1998 <году>" - статьи, не получившие известности, забытые, б<ыть> м<ожет>, и Вами.
С истинным почтением
имею честь быть
Н. Федоров

188.

В. Я. СИМОНОВУ

Между 12 и 15 апреля 1899. Воронеж
Черновое
Глубокоуважаемый Владимир Яковлевич
Осмеливаюсь предложить Вам, как специалисту, вопрос относительно военных - железнодорож<ных> команд: имело ли право гражданское начальство голодающих губерний, на основании существующих узаконений, требовать содействия от воен<ных> жел<езно>дор<ожных> команд для перевозки хлеба, или же нужно установление особого на этот случай закона?1 Прошу Вас простить мою назойливость, позволяющую себе послать Вам вырезку2 того же свойства, каким отличалась и посланная Вам при письме Достоевского заметка3, к которой Вы не высказали сочувствия; но в этой новой статейке превознесена Россия, хотя без всякого шовинизма. Со стороны же военных людей мне приходилось нередко встречать сочувствие к таким воззрениям на Россию! Я всегда предпочитал военную прямоту гражданской Кривде. Простите навязчивость старику, который, впрочем, не будет на Вас в обиде, если Вы не удосужитесь прочитать этот фельетон провинциальной газеты, в коем притом много непонятного для неместных жителей. Пусть это - мечта, но эта мечта имеет что-то, кажется, русское, славянское и резко отличается от всех социалистических романов будущего.
Еще раз прошу простить мою назойливость и навязчивость, хотя ради наступающего праздника всеоживления и всепрощения4.

189.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

15 апреля 1899. Воронеж
15 апреля 1899.
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Благодарю за пересылку ко мне письма Вл. Яков. Симонова1 и с превеликою дерзостью посылаю новое к нему письмо, да еще с вырезкою2, предоставляя, впрочем, на Ваше усмотрение, посылать его или уничтожить. В первом случае, т. е. если найдете нужным послать, то прошу Вас, удерживая смысл посылаемого письма к В. Я. Симонову, изложить его по-своему3.
Глубоко сожалею, что не мог исполнить Вашего желания относительно портрета. Но по своему характеру я люблю лишь стушевываться, стираться, делаться незаметным... и вдруг признать за собою jus imaginum!4 Ваши же портреты написаны в душе моей неизгладимыми чертами, так что, если бы можно было вскрыть ее, то Вы увидели бы не меня, а самих себя и всех, которым и шлю мой привет, т. е. Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам. Сергею Михайловичу посылаю вырезку из "Дона" "Ворон<ежский> Музей 1998 г." и прошу принять ее, если у него нет этой вырезки. Такую же вырезку нужно вложить в письмо к В. Я. Симонову. Адрес его С<анкт>-П<етер>б<ург>. Мойка. 32. Препровождая ко мне письмо Вашего тезки В. Я. Сим<онова>, Вы, конечно, должны были думать, что оно меня очень огорчит. Но моя уверенность и дерзость растут вместе с непризнанием и отрицанием моих убеждений. Напомните Юрию Петр<овичу> об оттисках его статей5 и о монографе Пушкинского стихотворения "Дар напр<асный>" и сами, если можете, помогите ему. Нужно воспользоваться нынешним увлечением Пушкиным и Самого Пушкина сделать орудием раскрытия "Цели жизни", которая выражена в Вашем стихотворении "Цель жизни"6. В заключение пожелаем, чтобы молитвами Преподобного Сергия, внушившего Вам прекрасную мысль содействовать осуществлению плана повсеместного построения школ-храмов к 500-лет<нему> юбилею открытия мощей чтителя Пресвятой Троицы, Образца единодушия, согласия и умиротворения7, - да соделает Вас Г<оспо>дь двигателем дела всеобщего образования, или, вернее, познавания причины всякой вражды и борьбы - единственно верного пути к умиротворению, которого Конференция мира, к сожалению, не сознает и, принявшись за дело, не дала даже себе труда подумать, что она предпринимает. Глубоко уважающий и любящий
Н. Федоров.
P.S. Л. Г. Соловьев обещал фотографический снимок к статье об иконе Первосвященнической молитвы8.

190.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

20 апреля 1899. Воронеж
Христос Воскресе!
Глубокоуважаемому и дорогому Владимиру Александровичу (жертвователю на Музей Воронежский и Школу Качимскую и проч.)...
Препровождая при сем заметку о Качимской школе1, составляющую необходимое дополнение и к Предисловию "Сказания о постр<оении> обыд<енной> церк<ви> в Вологде" и к объяснению, очень неясному, этого предисловия в первом письме2, надеемся, что Вы сделаете все возможное в новом Вашем положении члена общества распрос<транения> просвещения, конечно, благого. Н. П. Румянцев, пожертвовавший свой Музей на благое просвещение3, поставил при входе в него статую Мира4 и тем дал точное определение просвещению: благое просвещение должно содействовать умиротворению. До сих пор то, что одни (верующие) называли светом, другие (неверующие) называли мраком и наоборот, что для философов было свет, для верующих - тьма. Теперь будет положен конец этому разногласию, если Конференция не только признает обязанностью всех народов поголовное просвещение, но и взаимную помощь всех народов в деле Просвещения.
Справедливо сказано, что "Гнило всякое слово хвальное". После второго письма5, в которое попало гнилое словцо, наступил такой упадок сил, что я никак не мог окончить ни Пасхального письма о всеисцеляющей и всеоживляющей Пасхе6, при которой только и может быть всепрощающее умиротворение; не мог окончить <и> ответа А. Б., который напал на статью "О разоружении", полагая, что она имеет последователей7. Статья о забастовках, как продолжение статьи "О двух учреждениях: об отживающем (Университете) и недозревшем (Музее)", ограничилась лишь изложением содержания8.
Особенно жаль, что не могу Вам послать неоконченного и неотделанного Пасхального письма. А в этом письме вся утреня Пасхи (или, точнее, канон) названа Гимном Просвещению, ибо она начинается: "Воскресения день! Просветимся людие", т. е. чрез просвещение совершается переход от смерти к жизни, от земли к небеси, и оканчивается она, т. е. собственно канон: "Воскресения день" и также "Просветимся торжеством, и друг друга обымем"9, следовательно умиротворение, всепрощающее братотворение, есть дело также просвещения.
В нынешний академический год было две Пасхи: 18 апреля и еще прежде 12 августа, ибо и в России, где Циркуляр был встречен очень холодно, я слышал сравнение этого призыва к миру с Пасхальным благовестом.
Николай Павлович10 (он весь погрузился теперь в прощальные визиты) и я шлем Вам поцелуй мира, Вам, Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичу, Юрию Петровичу, Ивану Михайл<овичу>11.
Преданный Вам Н. Федоров.
20 апреля
1899.

191.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

24 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович.
Из трех писем, к Вам посланных, получен ответ лишь на первое1. Два же других заказных письма с разными приложениями, вероятно, не дошли до Вас.
Очень бы мне хотелось знать Ваше мнение о заглавии, которое само по себе скажет Вам больше, чем сама статья, носящая его. "О забастовках (шабашах) и Конференции против травматических эпидемий"2. Название войн травматическими эпидемиями принадлежит, как Вам, конечно, известно, знаменитому хирургу Пирогову3, а я только войну под этим названием делаю предметом занятий Конференции мира. Взгляд на войну как на травматическую эпидемию нельзя приписывать лишь натуралистам, ибо и Евангелие грехи называет болезнями, а войны нельзя не причислить к международным грехам. При таком воззрении на войну вся История является одною всеобъемлющею войною, более и более расширяющеюся и усиливающеюся, притом составляющею лишь один из видов борьбы как принадлежности всей слепой и даже не слепой, но не достигшей полноты сознания, природы. Пирогов, знаменитый не только хирург, но и педагог, называя войну травматическою эпидемиею, конечно, указывает, где нужно искать действительного врага всех людей, врага также, разумеется, временного, а не вечного, ибо вечная война есть так же утопия, как и вечный мир без всеисцеляющего и всеоживляющего воскрешения. Во имя, таким образом, Пирогова и нужно обратиться к Конференции с предложением поголовного приготовления всех к изучению той силы, которая делает человека орудием взаимного нанесения ран. Если такова задача знания, то как назвать забастовщиков, субботников, руководимых наукоборцем, бесстыдным лицемером Толстым?
Конечно, Конференция может ограничиться сокращением строевого войска, наносящего раны, и увеличением не строевого, санитарного, излечивающего раны войска! Не такое же ли это безумие, как, придумав такую казнь, которая соединяет наибольшую мучительность с наибольшею продолжительностью, прибегать к анестезирующим средствам?..
Свидетельствую глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичу.
Искренне и глубоко преданный Вам Н. Федоров.
24 апреля
1899

192.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

24-25 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Сегодня, 24 апреля, отправил к Вам письмо, сегодня же и получил от Вас1. Но из Вашего письма, полученного 24 и неизвестно когда отправленного, я не мог узнать о судьбе письма к В. Симонову, которое было вложено в одно из моих писем к Вам2 с приложением статьи из газ<еты> "Дон" "Музей в 1998 г.". В настоящее время предполагается возобновить сношение с В. Симоновым, а потому и нужно знать, было ли отправлено письмо к нему или же нет, что я предоставил на Ваше усмотрение. Надеюсь, что Вы не замедлите ответом на мой вопрос о сказанном письме, так как я думаю 30 апреля выехать из Воронежа, но куда же отправлюсь, сего еще не решил3.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичу.
Искренно и глубоко преданный Вам
Н. Федоров
25 апреля
18984

193.

Н. П. ПЕТЕРСОН, Н. Ф. ФЕДОРОВ - В. А. КОЖЕВНИКОВУ

29 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович!
Я сегодня только возвратился из моей поездки в Пензенскую губернию, и сегодня получилось Ваше письмо от 27 апреля1, в ответ на которое Никол<ай> Федор<ович> просил написать, что последнее письмо к Вам2 он писал до получения от Вас известий, как о получении Вами писем с приложениями, так и о посылке письма к Симонову3; кроме же тех приложений, которые Вы перечисляете в Вашем письме от 27 апреля, ничего послано не было, и Вы по неясности лишь письма его могли подумать, будто он послал Вам еще статьи о Забастовках и Конференции против травматических эпидемий4.
Мы думаем отправиться в Асхабад числа 5 го5 всем семейством разом, а Николай Федорович думает пожить в Воронеже месяца три-четыре, завтра пойдем смотреть ему квартиру. Когда вопрос о квартире будет решен, он сообщит Вам свой адрес.
Вчера получилось разрешение Цензуры на выпуск брошюры6 и сто экземпляров приготовлены для отправки к Вам, но отправка будет задержана впредь до напечатания дополняющего брошюру объявления.
Николай Федорович свидетельствует Вам, Марье Григорьевне, С. М. и М. М. Северовым свое глубокое почтение; я и жена моя также свидетельствуем Вам глубокое почтение
Глубоко Вас уважающий
и душевно преданный
Н. Петерсон.
Письмо Ваше понял и очень благодарен
Н. Федоров7.

194.

Н. А. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

После 3 марта 1899.
Черновое
Энгель наконец откликнулся, после, однако, настойчивых требований возвращения посланных ему статей. Прямого и подробного разбора их он, однако, не дал, ссылаясь на угнетенное состояние духа, произведенное последними событиями. Признав мистицизм великого писателя (Достоевс<кого>) больною стороною его духа, он себя причислил к приверженцам строгого критицизма Канта1, а нас, следовательно, как признавших себя приверженцами Достоевского, <признал> мистиками и противниками критицизма.
Полагаю отвечать так: Мистицизм признаем болезненным явлением2, а Критицизма держимся гораздо строже самого Канта, который в Критике практического разума признает то, что не допускает в Крит<ике> чистого (теор<етического>) разума, то, что должно быть предметом общего действия, перенесено [у него] в область веры. Мы же признаем лишь доказательства от опыта, от общего дела, от практического разума, только не так узкого, как у Канта. Чтобы практический разум соответствовал теоретическому, был бы делом, исполнением идеала (Бога, по Кр<итике> чис<того> разума), нужно человека из орудия слепой силы, вытесняющего своих отцов, обратить в орудие Бога, возвращающего жизнь отцам. Называть это дело "задачею", а не Священным долгом могут только блудные сыны, а считать эту задачу "обширною" могут лишь живущие в розни. "Мне кажется, - говорит Энгель, - задаваться столь обширною задачею, как воскресение бывших до нас*, значит переходить пределы, которые поставлены духу человеческому его самокритикою"3. Что же это за самокритика, которая поставляет пределы долгу, труду, делает дух бездушным? Очевидно, эта критика подкупленная, а чем <она> подкуплена, можно видеть на всякой промышленной Выставке: <она подкуплена стремлением> жить для блага, даваемого фабрикою. Неподкупленная, беспристрастная критика, обращая все знание, науку в вопрос о причинах немирного состояния мiра (милитаризма неба и земли), признает только, что нет вражды вечной и безусловной, а устранение временной, конечной, как бы обширна она ни была, считает долгом разумных существ, таких, у коих дело с мыслью, теория с практикою не расходятся. Отказывая человеку в исполнении этого долга, Вы оставляете людей осужденными убивать друг друга, убивать постоянно, понемногу, в чем и мы виновны против Вас, возражая и причиняя этим хотя малейшую неприятность. А что всего хуже, просить прощения бесполезно, ибо лишать жизни понемногу мы можем каждый в отдельности, а возвращать жизнь, - что возможно лишь в совокупности, - запрещает самокритика. Верить же в возможность прощения - значит впадать в мистицизм, потому-то покаяние есть таинство. Разве раскаяние уничтожает то зло, которое уже сделано? Только воссоздание исправляет зло. Итак, наше <учение> есть чистейший Критицизм без компромисса, допускаемого практич<еским> разумом Канта. Оно есть позитивизм без "непознаваемого", хотя деятельность, требуемая от нас, не выходит из области временного и условного, ибо нет зла вечного, а устранение временного есть наше дело, наш общий долг, как орудий Безусловного. В религии мы не отделяем догмата от заповеди; в философии отрицаем всякий догматизм. Наше учение не догма, а метод, в противоположность мистицизму, который есть догматизм без всяких доказательств; наше учение соединяет в себе веру с безусловным неверием.
-------------------------------
Если кому нужна Самокритика, то именно Канту и особенно Фихте, ибо отрицание действительности мира значит признание себя лишь мыслящим сословием, а вовсе не отсутствие действительного мира. Самокритика прямо противоположна познанию самого себя, т. е. знать только себя; ибо и критика есть осуждение и отрицание всего и всех, а потому и самокритика должна быть осуждением и отрицанием себя, т. е. покаянием, смирением, а не гордостью.
Вопрос об отношении "проективного" к субъективному и объективному заслуживает гораздо более внимания, чем вопрос об отношении субъективного к объективному*. Последний, исключающий, или, вернее, отличающийся отсутствием проективного, есть выражение нынешнего глубоко безнравственного состояния мира, обрекающего громадное большинство человеческого рода на темноту невежества, а меньшинство на бездействие, а то и другое, т. е. весь род человеческий, на бессилие, на подчинение его слепой силе, на вечное несовершеннолетие. Вопрос об отношении субъективного к объективному, на который так много было положено труда, тем не менее не разрешен и не может быть разрешен сам по себе, а требует внесения проективного, которое возглавливает всех, объединяет всех в деле познавания слепой, умерщвляющей силы. Для проективизма небо не может быть лишь предметом созерцания и умершие не могут <быть только> предметом бесплодного сожаления.
Вы говорите в своем письме о Самокритике. О науке под таким названием мы не слыхали, но если эта наука говорит о господстве (нынешнем) слепой силы над разумною, то непризнающих такого господства мы не знаем, кроме разве поэтов (на тему Прометея); или же если <само>критика опровергает возможность мистичес<кого> воздействия, вроде заклинаний, на природу, то и такая наука нас не касается. Если же Самокритика находит невозможным объединение всех в труде познания слепой силы природы, носящей в себе голод, язвы и смерть, то такой науки, ни ее литературы мы совершенно не знаем.

195.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

12 мая 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Опасаясь наскучить своими рассуждениями, не могу, однако, не упомянуть об одном забытом юбилее. В будущем 1900 году 25 декабря исполнится 19 ть веков, по принятому счислению, от Рожд<ества> Христова. Возражения против юбилея я слышал от людей верующих, но говорить об них не буду. Задача этого 19 векового юбилея, конечно, подвести итоги тому, что сделано и что недовершено христианством; почему именно недовершено и что нужно для довершения, т. е. это вопрос о причинах небратского или немирного состояния всего мира; следовательно, задачи Юбилея и задачи Конференции1 имеют много общего, могут содействовать, дополнять одно другое. Такое совпадение можно бы считать обстоятельством очень благоприятным для дела умиротворения, но говорить об этом в коротких словах нельзя, а потому оставляю...
Н<иколай> Пав<лович> Петер<сон> со своим семейством теперь, вероятно, уже в Асхабаде2. Письмо Ваше получено им пред самым отъездом.
Мой адрес: Воронеж, Троицкое, дом Скрынченко, № 45; по этому адресу, как я сейчас узнал, письма доходят чрез две недели и даже больше. Впрочем, по словам хозяина дома, письма гораздо скорее будут доходить по следующему адр<есу>: Воронеж:, Губернское Правление, Григорию Дмитриевичу Скрынченко3 с передачей Н. Ф.
Будете ли Вы в Москве в конце мая и могу ли я выслать к Вам пенсионную книжку?
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам.
Преданный Вам
Ник. Федоров.
12 мая 1899 г.
Еще два слова: Воронежская Выставка, устроенная почти накануне XIX ти векового юбилея христиан<ства>, устроенная, можно сказать, из ничего, могла бы дать начало двум большим Выставкам4.
Но у нас точно заговор всех сословий против Конференции. Даже духовенство участвует в общем замалчивании. Какой-то Архиерей отслужил молебен об успешности Конференции, но пример не нашел подражателей. Пушкинский юбилей5 для того, очевидно, и раздут, чтобы отвлечь внимание от Конференции. Что мог бы сделать М. А. Веневитинов для Музейской Выставки по делу об умиротворении (см. "Исторический Вестник" № 2 й. 1899 г. Статья "Первый конгресс по Истории Дипломатии" (стр. 653, 655), бывший прошлого года осенью)6.

196.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

29 июля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович.
Премного благодарен Вам за посещение Воронежа. Из беседы о Вашем последнем путешествии1 я вынес много нового, неожиданного. Вашу поездку на север можно назвать путешествием в страну обыденных храмов, в ту часть ее, по крайней мере, которая наименее исследована в этом отношении. Если бы я знал, что Вы поедете не по железной дороге, а по старой дороге, по северным рекам, то я бы просил Вас описать обыденный храм в Великом Устюге2, в Цивозере, Туровце, кальки с коих (последних двух) мне дал В. В. Верещагин3 и которые я Вам, кажется, показывал4. После не совсем удачной попытки собирания сведений о храмах обыденных чрез посредство Епархиальных Ведомостей и Архивных комиссий5 в Вас неожиданно открылся непосредственный исследователь на самых местах единодушного соединения в труде построения целых храмов, в чем прообразовано будущее соединение живущих для воскрешения умерших. В этом соединении не рук только, но и душ заключается самая отличительная черта Православия, так же характерная, как и печалование. Мне кажется, что печалование о розни и гнете и объединение, отрицающее то и другое <(рознь и гнет)>, как это в строении обыденных храмов, заключает в себе критерий для суждения о достоинстве религий, сект, обзором коих Вы занимаетесь. Будем надеяться, что Вы побываете и в Брянске, где положено начало строению храмов из рельс6, которое могло бы иметь великую будущность.
Если бы я владел стилем, я непременно бы прославил эти редкие теперь и в прошедшем минуты плодотворного единодушия, создававшие в один день, точно в сказке, храм, соединяющий в себе все искусства.
В нескольких картинах могло бы быть представлено это построение. Для нашего времени, времени побоищ в парламентах, должно представляться изумительным зрелище обыкновенно бурного веча или мирского схода с его горланами и мироедами, согласно и единогласно решающего создать храм в один день.
Поездка в лес и возвращение из леса в виде священного хода и вся работа, превращающаяся в Священное дело, показывает, как исчезает противоречие между мирским и духовным, и человеческое дело становится Божиим. Невероятное для нашего времени соединение Божественного и человеческого становится очевидным. При сильном душевном подъеме рабочий день достигает 24 часов.
В идеальной картине построения обыденной церкви нужно было бы положить почин работы "в шестой день и час (пяток)", когда сам народ разрушил храм тела Христова. В день же покоя, в Субботу, день, в который Христос воскресил Лазаря и воссоздал храм своего тела, <надлежит> совершить весь труд построения храма, окончив его освящением к началу Воскре<сного> дня. В этом построении не заключается ли все догматическое, этическое и эстетическое Богословие?
Преданный Вам Н. Федоров.
29 июля 1899.
Ваше письмо (27 июля)7 получил прежде отправки своего и жду с нетерпением другого о Вологодских храмах и подвижниках.

197.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

4 августа 1899. Воронеж.
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Крайне сожалею, что Вы не можете поехать в Среднюю Азию1, а вернее в Средину мира, к Священному Меру, к Памиру, этой кровле мира, по имени которого весь старый свет следует назвать Памирским материком, не можете побывать на пределах Царства добра <(Иран)> и зла <(Туран)>, где легче было бы для Вас решить, что говорил и что не говорил Заратуштра2. Если бы наша (скорее не наша) интеллигенция одною жизнию жила с русскою землею, то приближение Руси к пределам этих Царств3 обязывало бы ее сказать свое слово по этому вековечному вопросу. Одно уже слово "ташкентцы" показывает, как чужд был Салтыков русской Жизни <и> Истории4. От Салтыкова не укрылась эта тяга в Ташкент для наживы, но укрылось значение этого движения к центру мира.
Все это я говорю, конечно, для того, чтобы отдалить решение вопроса: ехать или не ехать в эту страну, которая, однако, от самого детства представлялась для меня в высшей степени обаятельной. Впрочем, вопрос этот решился, можно сказать, сам собою. Косьма Петрович5 вызвался заменить Вас, сопутствовать мне, и даже ему обещан уже отпуск и билет до Петровска*, и я должен согласиться на Ваше предложение6. Впрочем, билет до Петровска нужно будет взять 3 го класса, потому что и у Косьмы Петровича будет не 2 го, а именно 3 го класса. Отъезд назначен 15 августа. Удобно ли будет Вам приехать к этому времени в Воронеж? Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне и всем Вашим.
4 августа 1899 г.

198.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

8 сентября 1899. Ашхабад
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Я очень опасаюсь, что ничего не сумею сказать для Вас любопытного о Туркестане1, об этой в высшей степени, впрочем, замечательной стране, замечательной своей пустынностью, требующею наибольшей (высшей?!) деятельности от человека.
Красноводск2 служит достойным входом в безводный Туркестан. Этот красный водою город не имеет, оказывается, своей воды, а пользуется привозною, цена которой, как я слышал, доходит иногда до 50 и коп<еек> и даже, будто бы, до рубля за ведро! Есть в Красноводске "опреснитель", но вода этого опреснителя имеет, говорят, очень неприятный вкус.
Туркестан после всего, что я видел, читал и слышал об нем, представляется мне в виде высокой пирамиды, сложенной из черепов и поставленной под безоблачным небом, среди безводной песчаной пустыни. Такое изображение символа смерти, умерщвления и безжизненной пустыни могло бы служить даже гербом Туркестана. В этом гербе была бы вся и География и История Турана*, указывающая не на прошедшее только, но и на будущее, т. е. на то, что должно бы быть, ибо нигде так не очевидна необходимость обращения орудий истребления, создавших пирамиды черепов, в орудия спасения от бездождия и безводия, как в этой центральной на всем земном шаре пустыне. В Закаспийской области3, равняющейся по величине Франции, более 4/5 занимает необработанная земля (пустыня) и лишь 1/5 обработанной, притом еще вместе с горами, почти лишенными всякой растительности. Чтобы обратить внимание людей науки на эту пустыню, которая, как говорят, более и более разрастается и грозит поглотить всю Россию... была составлена записка, в которой указывалось на необходимость сделать Туркестан, и именно Самарканд, местом будущего съезда естествоиспытателей и врачей, а также и археологического съезда. Самарканд же лежит у подножия Памира**, столько же важного в естественном, как и в историческо-археологическом отношениях. Записка эта была представлена Вице-Президенту Археологического Кружка в Ташкенте Н<иколаю> П<етровичу> Остроумову и принята им, по-видимому, очень благосклонно4, хотя в этой записке то, что многие считают фантастичным, не отсутствует.
В столице Тимура5 пробыл только день, потому буду говорить не о том, что видел, а о том, что, по краткости времени, не мог видеть и что Вы рассмотрите поподробнее, если будете в Туркестане. В 10 верстах на юг от Самарканда находятся развалины Кяфир-Калы, последней крепости христиан в Туркестане, - тут-то бы и следовало быть русскому Самарканду. Недалеко от этих развалин находится пещера - Кяфир-мола (могила неверных), т. е. христиан. Это та пещера, в которой исполнители воли Тимура задушили дымом последние остатки несториан - чтителей пророка Ионы и апостола Фомы6. Несториане в настоящее время присоединяются к Православию7, поэтому, кажется, следовало бы у этой пещеры поставить Новопечерский монастырь-памятник, сделать его Лаврою всего Туркестана. Назначить день памяти этих мучеников и сделать его местным или даже всероссийским праздником. В русском Самарканде, за неимением других святынь, чтут мифическую могилу Даньяра, т. е. пророка Даниила8. - По восточному обычаю, заменяющему наш поклон, прижимаю руку к сердцу, находя, что таким знаком лучше можно выразить приязнь, благодарность, с коими и остаюсь Н. Федоров. Свидетельствую мое глубокое почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам. 8 сент<ября> 1899. Прилагаю 1 й лист к статье "О хр<амах> обыденных"9.
Николай Павлович и Юлия Владимировна10 Вам шлют свой поклон.

199.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

15 сентября 1899. Ашхабад
Дорогой и глубокоуважаемый Владимир Александрович.
Спешу дать ответ на Ваш вопрос о выписках из статьи о храмах обыденных1. Чем более будет этих выписок сделано Вами, тем лучше. Если бы вся эта статья вошла в Ваше сочинение, то было бы очень хорошо и, конечно, в дословных выражениях, если эти выражения точны, и в измененных, если они не очень точны и ясны в статье о храмах обыденных2. Прилагаю при сем 3 и листа продолжения статьи "О храмах обыденных" и два письма, которые вошли в статью, а в Вашем экземпляре их нет3. Эти письма набело не переписаны, потому что спешили отправкою, согласно Вашему желанию.
Можно сказать кое-что и о храмах Туркестанских.
Создание каменных храмов в Туркестане также требовало соединения множества человеческих сил, как у нас строение деревянных храмов в один день. Обыденный храм - торжество над временем. Каменный храм Туркестана, воздвигнутый в лишенной камня местности, - торжество над пространством и тем большее, чем дальше место строения от места добывания камня. Добровольное у нас заменялось здесь принудительным. Легенда приписывает построение огромных мечетей-памятников эмирам, султанам, употреблявшим свои громадные полчища на эти постройки, расставляя их от каменоломен до мест сооружения этих храмов.
-------------------------------
В № 33 газеты "Неделя" напечатано письмо из Рима под заглавием "Уничтожение града"4. Листок с этой статейкою прислал Е. Л. Марков из Воронежа в Асхабад Ник. Пав. Пет<ерсону> с надписью под заметкою о граде "Прямо-таки Ваши чаяния". По поводу письма из Рима составлена была небольшая записка и препровождена к Е<вгению> Льв<овичу> с просьбою переслать ее, если он найдет это возможным, в Редакцию "Недели"5, коей он, кажется, состоит сотрудником. Записка начинается словами, взятыми из лекции Наццари, отставного офицера, читанной им пред многочисленной публикою. "Если бы, - сказал бывший офицер, - пушки были направлены вместо груди людей на тучи, несущие разорение бедным крестьянам, то это было бы более достойно человечества"*8. Сказав верно, высказав истину, как говорится в записке, он не остался верен этой мысли, а тотчас ей изменил. Вместо того чтобы говорить об обращении орудий истребления, огненного боя, в руках войска находящегося, в орудия спасения, хотя бы от града лишь, он заговорил о другой артиллерии, заводимой сельскими хозяевами. "Неделя", говоря о лекции Наццари, думает ознакомить Россию с совершенно в ней будто бы неизвестным вопросом. Записка же, приводя выписки из газет и журналов, доказывает, что не только этот вопрос известен, но даже имеет, с одной стороны, ожесточенных противников (арх<иепископ> Амвросий), а с другой - возведен даже в теорию, в общий вопрос об отношении разумных существ к слепой бесчувственной природе, не как двух сил, от века существующих (как Ормузд и Ариман, белбог и чернобог), а как временное лишь раздвоение силы, которая делается тем более слепа, чем больше бездействует разумная. Россия, как продолжательница Ирана, делаясь орудием Безусловного Существа, т. е. делаясь христианскою, объединив всех, устраняет обусловленное бездействием разумной силы зло, т. е. смерть, и восстановляет благо, т. е. жизнь. Впрочем, в самой Записке не говорится ни об Иране и Туране, ни об Ормузде и Аримане, а говорится о высшей нравственности, в которой добро не обусловливается существованием зла и не обречена она, как нынешняя мораль, делать добро, не искореняя никогда зла. В Записке это изложено полнее, а потому и яснее.
Приготовлено письмо к Вам, в котором излагается программа наиболее плодотворного путешествия по Туркестану9, и будет вскоре послано к Вам... Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне. Поздравляю от себя и от Н<иколая> Пав<ловича>10 со днем Ангела Сергея Михайловича11, и с имянинником Михаила Михайловича12.
Пожелав всяких благ, остаюсь преданный Вам Н. Федоров.
15 сентября
1899 года.

200.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

19-22 сентября 1899. Ашхабад
У подошвы Парапомиза, на рубеже Ирана и Турана1
19 сентября 1899 г.
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович!
До сих пор все путешественники, приезжавшие сюда, были или специалисты, или же люди, мало понимавшие всемирно-историческое значение той страны, куда приезжали. Чувству их ничего не говорили, ничего священного не представляли ни Памир, ни Иран, ни Туран; путешественники последнего сорта ничем, можно сказать, не отличаются от живущих здесь русских - приказчиков, чиновников, офицеров, - людей, конечно, очень либеральных, но совершенно чуждых истории страны, имеющей мировое значение, и потому их нисколько не поражает в стране Заратуштры, Джемшида, Афросиабов, Густаспов, Искандер-Душаха, Тимура2 - названия улиц именами Пушкина, Белинского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, - этих карликов пред такими исполинами. Новая, секулярная Русь не может понять величия Ирана и Турана, она не чувствует пульса исторической жизни, который бьется в этой стране. Равным по значению этому пункту можно признать лишь китайское побережье Великого Океана, где Россия, сойдясь с Китаем, встретилась с соединенными силами Запада, встретившись с передовым его (Запада) отрядом (Англией) еще ранее на Памире3, также русско-китайском. В этих двух пунктах, можно сказать, наисильнее бьется в настоящее время пульс истории, здесь решаются коренные, основные вопросы жизни рода человеческого, кроющиеся под политическими. И точно так же еще вопрос - который из этих пунктов важнее, еще вопрос, - китайское ли дело служит диверсиею, отвлечением от индийского, или же индийское отвлекает от дела китайского. Во всяком случае, нельзя не признать, что в этих пунктах встретились, наконец, два обходных движения, сухопутное и морское, - внутренний смысл этих движений и нужно понять! Вам предстоит завидная роль - первому взглянуть на эту страну, на это сердце мира, по Вашему выражению, не с приказческо-либеральной, а с всемирно-исторической, нравственно-религиозной точки зрения.
Туркестан был местом борьбы севера с югом, Турана с Ираном, земледельца с кочевником, ближнего Востока с дальним, и это тогда еще, когда не было не только дальнего Запада, но и ближний едва зарождался, - это доисторическое еще время, или эпоха, если история начинается борьбою Востока с Западом, когда на историческую сцену выступают страны приморские, а потом океанические; но это история лишь океаническая, односторонне принимаемая за всемирную. Есть и другая история, которая начинается борьбою Ирана с Тураном, - это история континентальная, и только встреча сил океанической и континентальной делает историю истинно всемирною.
Но что такое Туркестан, или Туран, и где его границы? А также и что такое Иран?.. Не всегда Туркестан был станом турок, был он станом и монголов, принадлежал китайцам, был буддийским, христианским, потом магометанским, - прежде чем стал русским, или зендо-славянским; но всегда он был пустынным, даже и тогда, когда владел им Иран, враг пустынь и безжизненности4. И этот Туран, как Западный, ныне русский, так и Восточный - китайский, - составляет лишь центральную часть полосы пустынь и степей, которая тянется от Западного океана до Восточного через весь старый, Памирский материк. Если пустынность есть существенное свойство Туркестана в физическом отношении, то трудно определить физическую границу Турана как к югу, так и к северу, потому что пустыня распространяется все дальше и дальше и к северу и к югу, как и Памир поднимается все выше и выше, становясь все холоднее и холоднее. Итак, Туркестан нужно признать пустынею, которая образовалась там, где два северных материка спаялись и образовалась страна, наиболее, с одной стороны, отделенная от океана, а с другой - закрытая высокими горами от теплого и открытая к студеному морю, страна, откуда пустыня и бесплодие распространяются во все стороны. Если же пустынность есть существенное свойство Турана и если верна пословица, сказанная о турках, - "где ступит Османова нога, там не растет трава", - в таком случае название его Туркестаном, станом турок, совершенно верно, причем северною границею тюркского племени нельзя поставить ни Урал, ни даже Волгу и Каму. Точно так же нужно признать близким к истине и отождествление пустыни с фаталистическим Исламом, - а в таком случае и восточная граница Туркестана отодвигается все на восток, и Туркестан теснит, и может быть и вытесняет китайцев. Итак, союзником пустыни является Ислам, как религия, и турецкое племя, как воспитанник пустыни и фаталистического Ислама, который не противодействует слепой силе и не воспрещает отдаваться слепым влечениям (газават и многоженство). Если же действительная победа над язычеством выражается не в разрушении или истреблении идолов, а в управлении теми силами, которые олицетворялись в языческих богах, то и Ислам вместе со своим носителем, турецким племенем, может быть побежден лишь в той пустыне, которая его породила; а пустыня может быть побеждена лишь низведением на нее вод с неба, обращением пустыни в поле, в ниву, в чем и должна заключаться задача северного преемника Ирана5; но для этого ему необходим союз с Западом, с двумя Британиями6, а между тем Запад в борьбе Ирана с Тураном был всегда союзником Турана, как в древнем, так и в новом мире. Благодаря этому союзу погиб древний Иран, но если с помощию этого союза будет побежден и новый Иран, обзываемый Западом Тураном, тогда Запад увидит у себя настоящих туранцев, как это и предсказывал в известной картине <("Желтая опасность")> черный царь (германский император) до своего еще путешествия на Восток7. Низведение воды с неба, победа над грозовою силою есть победа разумного существа над слепой, бесчувственной силой, победа Ормузда над Ариманом, Белбога над чернобогом8, Белого Царя (Ак-падишаха) над черным царем (Кара-падишахом), христианства над антихристианством, победа добра над злом, т. е. Ирана над Тураном. Иран и Туран - это не символы добра и зла*, а синонимы, и не в отвлеченном или произвольном смысле, а в конкретном, связанном со всей историею мира, где добро есть жизнь, а зло есть смерть; торжество добра над злом есть победа жизни над смертию, возвращение жизни, воскрешение, так что Туран есть смерть, Иран - жизнь, Туран совпадает с антихристианством, а Иран с христианством, с истинным, активным христианством. Черный пророк черного царя, союзника 300 миллионов мусульман, т. е. Турана, этот черный пророк <(Ницше)> и есть анти-Заратуштра, лже-Заратуштра, который не может не признать в строителях пирамид и столбов из черепов "сверхчеловеков", стоящих за пределами добра и осуществляющих идеал зла.
Вся ли земля (небесное тело) станет покорным слепой силе Тураном, т. е. пустынею, кладбищем, бесцельно носящимся среди бесчисленных миров, разумом не управляемых, и потому к падению, к гибели идущих? Или же вся земля станет Ираном, раем, Эдемом? Но последнее возможно лишь тогда, когда разумная, чувствующая сила на земле, - прах отцов носящей, - делаясь орудием Бога света и добра, возвратит праху (отцов) сознание и жизнь, чтобы населить воскрешенными поколениями разумных, чувствующих существ бесчисленные миры, разумных существ не имеющие, - и тем спасти их от падения и гибели. Парапомиз, стоящий между Ираном и Тураном, и предлагает этот вопрос: чем же будет земля, Ираном или Тураном? Туран - мiр, т. е. борьба, или иго (гнет); Иран же не может быть миром, пока Туран вооружен, пока Туран есть мiр, а не мир10. Иран может быть миром лишь в мысли или в проекте обращения невежественного Турана и злоупотребляющего знанием, т. е. нечестивого, Запада к исполнению - путем познания - долга благочестия. Как ни обширен, как ни могуч злой Туран в его союзе с Западом, признавшие себя орудиями слепой силы природы, но Иран, как орудие Бога света, может и должен стать безграничен, всемогущ, потому что сила Турана - в розни и бездействии разумной силы (Ирана).
Но чтобы проникнуться надлежащим чувством в стране у подошвы - пред лицем Памира, недостаточно прокатиться по железной дороге, в вагонах с буфетами, кафе-шантанами* и т. п., а необходимо совершить и не путешествие даже, а паломничество, потому что после Палестины нет более священного места, как Памир. Поэтому, если Вы приедете в Асхабад, то, чтобы поездка Ваша была плодотворна, надо будет пробыть здесь несколько дней, минимум три дня, потому что отсюда необходимо устроить хотя небольшую поездку не в вагоне, а на корабле пустыни и на ишаках, взяв и ишакчи, если возможно, знающего и по-русски. Лучше всего эту поездку предпринять в Аннау, где находятся развалины древней большой мечети, не уступающей самаркандским11. До Аннау не более десяти верст, и это первая железнодорожная станция по пути в Самарканд. Без такой поездки верного представления о Туране составить нельзя; расстояние здесь небольшое, но достаточное для того, чтобы здешний край предстал таким, каким он был задолго до магометанства, в самой глубокой древности. Верблюда для поездки следует взять не такого, какие больше всего встречаются в Асхабаде и каким он, вероятно, не был в древние времена, а такого, каких мы видели в Ташкенте, - асхабадский верблюд имеет жалкий вид, а ташкентский величавый. Дорога идет при подошве Копет-Дага, древнего Парапомиза, на самой границе Турана и Ирана. К сожалению, мы не знаем, как назывался он в Зенд-Авесте, если есть там название этого хребта; здесь и справиться об этом нет возможности, а в Москве вы можете узнать это у Риттера - "Иранский мир" (по русск<ому> пер<еводу> "Иран"12), у Дармстеттера (новое изд<ание> Зенд-Авесты13). Эти горы видны и из вагона, а караванный путь идет еще ближе к их подошве, и Вы увидите еще ясней эти горные хребты, причудливые, как мечты; по крайней мере они нам такими кажутся, не видавшим никаких других гор. Здесь почти самый южный пункт наших владений, здесь в июне тени в полдень, можно сказать, совсем не бывает, даже самые высокие деревья не дают ее, потому что солнце кажется почти в зените; ночью же, при ясном небе (а не ясным мы его еще не видали), сидя на верблюде, можно наблюдать неизвестное на севере явление, захождение Большой Медведицы, хотя еще и неполное. Поездку нужно устроить так, чтобы она заняла часть дня и часть ночи; нужно обставить это путешествие вполне по-восточному (на верблюде, с балабоном, с погонщиком в костюме, который он не менял со времен Авраама, а может быть и со времен Адама), и притом так, чтобы это путешествие напоминало, как бы переносило нас в библейские и даже добиблейские времена. Близость железной дороги, нового способа передвижения, только усилит впечатление от старого. Железная и караванная дороги! Сколько тысячелетий лежат между этими, рядом идущими дорогами... Звон цилиндрического колокольчика на шее верблюда и пронзительный свисток паровоза в этой пустыне!..
Но чтобы получить в таком путешествии общее впечатление, необходимо предварительное детальное изучение. В первый день Вашего пребывания в Асхабаде предполагается осмотр нового, русского Асхабада, этого восьмнадцатилетнего молодого человека14, построенного из брения, вернее из пыли, ибо пыль здесь строительный материал, пятая стихия, можно сказать. Может быть, Вам не придется видеть, в таком случае мы скажем Вам, как легко был воздвигнут этот скудельный город: на самой улице, с пылью по колена, наливается вода, делается вроде теста, прибавляется мелкой <рубленой> соломы, и строительный материал для простейших построек готов. Не все, однако, постройки так воздвигнуты; менее простые сложены из кирпича-сырца, обожженного туркестанским солнцем, а иные и на фундаментах из камня, <который во множестве разбросан между горами и городом.> Кирпич, обожженный не солнцем, а огнем, употребляется только для облицовки, для украшения, как что-то драгоценное. В городе, говорят, два сада и парк, на самом же деле он весь стоит в саду; древние греки назвали бы его Пантикапеею. Улицы имеют тенденциозные названия и народ их совсем не знает, постройки так однообразны и улицы так похожи одна на другую, что трудно по виду узнать, где находишься и т. д. и т. д. Асхабад старых городов русских не напоминает; церквей на такой город мало, всего четыре, считая с армянской и кладбищенской, - пятая строится15. На главной площади, справедливо названной Скобелевскою, собор - одноглавый с пятиглавою колокольнею, чего нам нигде не приходилось видеть. <Асхабад> имеет музей, два памятника, третий строится...16 Впрочем, всего описать нельзя, пришлось бы для этого "Киев продать на бумагу, Чернигов на чернила", - приезжайте и сами увидите.
На другой день Вашего пребывания утром предполагается экскурсия к горам и в аулы; это тоже путешествие в древнюю, в ветхозаветную историю. Вечером в тот же день - прогулка по трехверстной аллее в Кеши, в растительный питомник17, где можно будет ознакомиться с флорою степей; там Вы увидите и саксаул (или сазак), почти безлистный, сезен, что-то вроде нашей березы с светло-розовой корой и с корнями в несколько сажень длины, кустарники - черкес и кандым, маленький борджок: травы эркек-селим и уркачи-селим - лучшие кормовые растения... Такие питомники существуют почти во всех построенных русскими городах. Этим как будто хотят доказать, что в противоположность туркам, где ступит русского нога, там растут лес и трава, хотят доказать, что мы не поляне только, но и древляне...
Продолжение проекта Вашего пребывания в Асхабаде и путешествия от Красноводска до Самарканда, у подошвы Памира, будет в следующем письме. Будем ждать Вашей статьи об обыденных храмах, о которых было говорено в прошлом письме18 в ответ на Ваше желание сделать выписки из известной рукописи19, что было бы очень и очень желательно. В этом же письме писали Вам и о том, что послано Маркову, а затем была послана в Ташкент к Остроумову статья под заглавием "Так назыв<аемые> "Каменные бабы", как первый надгробный памятник", с теми статьями, которые были напечатаны о Камен<ных> Бабах в газете "Дон"20, Вам известными. В Туркестане, где так часто встречаются выражения - Бабa-Гамбер, Имам-бабa, по отношению к кладбищам, как их названия, мы убедились, что нужно читать не каменная бaба, т. е. по-русски, а бабa, по-туркестански, что значит не женщина, а отец, и писать следует не каменныя, а каменные бабы 21.
Пожелав Марье Григорьевне, Вам, Сергею и Михаилу Михайловичам Северовым, которым не мешало бы побывать на юге, остаемся Аксакал и Карасакал22.
22 сентября 1899 года.

201.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

Вторая половина сентября - начало октября 1899. Ашхабад
Глубокоуважаемый Владимир Александрович, посылаю Вам эту выписку и письмо в надежде, что Вы воспользуетесь им для Вашего сочинения1.
"На Воздвижение по многим местам воздвигал православный люд в старые годы обыденки-часовни, да Церковки малые - по обещанию в честь праздника. В день Воздвижения ставятся придорожные кресты... В обычае также воздвигать-поднимать и кресты на новостроящихся храмах". Существование особого дня строения обыденных храмов показывает, что этот обычай был нередким явлением. Очень жаль, что автор статьи "Праздник Воздвижения в простонародных сказаниях" не сказал, в каких именно местах такие обычаи наблюдаются. Статья эта помещена в "Правительств<енном> Вестнике" № 200. 14 сентября 1899 г. Неизвестного автора. В следующих словах: "С верою помолиться праведному человеку на Воздвиженьев день, так животворящий крест и со смертного ложа подымет", - в этих словах для всякого сына и брата умерших день Воздвижения превращается - "в Воскресения день", а автор статьи замечает в этих словах лишь связь веры с правдою2, свидетельствуя об отвлеченности ума и сухости сердца.
Очевидно, у народа Воздвиженье считается праздником строителей храма, а строителями храма хотел он быть весь от мала до велика. Оттого и возник этот обычай, дававший возможность участвовать в строении храма всем. Если постановка креста на Воздвижение была прямым выражением праздника, то дальнейшее усердие превратило эту постановку в строение целого храма, завершавшего<ся> воздвижением на нем креста.
В этом празднике знамения страданий, смерти (крест), исцеляющем от болезни, возвращающем к жизни (Словущее воскресение3), повторились и Страстные дни и Пасха. Таким образом, и весеннее оживание, и осеннее умирание указывало на дело искупления. В осеннем умирании исчезало то, что было нечистого в весеннем оживании.
Но почему в старые годы, по многим местам воздвигал православный народ обыденные часовни и малые храмы, а теперь ограничивается постановкою лишь крестов и, кажется, в очень немногих местах, так что я и не слыхал до сих пор об этом обычае, не слыхал о нем, во-видимому, и Малышевский, написавший большую статью о придорожных крестах...4 Конечно, Петровская реформа, отделившая от верующего или верного народа неверных интеллигентов и подчинившая последним первый, не уничтожила, а ограничила строение храмов постановкою крестов. Будем надеяться, что построение школ-храмов-памятников (т. е. с музеями) примирит живущих верою и водящихся разумом, т. е. сомнением, критикою (интеллигентов), примирит в сомнении апостольском, требующем действительности, осуществления чаемого, ожидаемого.
Заповедь о построении школ-храмов дана Поправшим смертью смерть, как указание пути, каким будет возвращена жизнь сущим во гробех. Под словами "научите всех" разумеются школы, повсеместно устрояемые, разумеется дело или литургия собирания и оглашения, т. е. воспитания всех, а под крестяще разумеются храмы, в коих крещенные, усыновленные Богу исполняют долг к отцам (Евхаристия - благодарность). Исполнение долга будет лишь поминовением, пока не совершится полное объединение. Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам.
Преданный Вам
Н. Федоров.

202.

Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН - В. А. КОЖЕВНИКОВУ

5 ноября 1899. Ашхабад
Глубокоуважаемый Владимир Александрович! Посланная Вам "похвала", или панегирик, Толстому1, - панегирик даже преувеличенный, как это и следует на Востоке, - некоторым образом требует от Вас, как уже писавшего о Толстом, как автора известной брошюры по поводу толстовского "Не-делания"2, требует отзыва и по поводу приписываемого ему в разговоре великого дела. И тем более это следует, что Вы сами говорите, что статья "запрятана на страницах издания, почти неведомого в России"3, т. е. внутри России, а на окраине, нужно прибавить, русские это издание не читают, а туземцы и читать не могут. Остается только Вам познакомить, хотя бы на страницах "Русского Вестника", с мнением Толстого о смерти и жизни, предметах, не лишенных интереса. И тем легче Вам это сделать, что, перепечатав этот небольшой рассказ, Вы можете сказать, что попалась Вам эта статейка случайно, и Вы, считая важным всякое слово великого писателя земли русской, считаете нужным извлечь эту статейку из столь малоизвестного издания. Сообщив статейку для перепечатки, Вы можете даже и не подписывать ее4.
Все предыдущее написано со слов Николая Федоровича, но затем его укусила какая-то муха, и он сказал, чтобы я послал это письмо от себя, а об нем не упоминал бы. Должно быть, что-нибудь было в его жизни такое, что так испортило его характер, и всякое сближение с людьми делает для него мучение, мучительно и для тех, кто вздумает к нему приблизиться. Все это в высшей степени тяжело и, главным образом, за него обидно.
Простите, больше ничего пока не пишу. Марье Григорьевне, М. М. и С. М. Северовым, Юрию Петровичу и Ивану Михайловичу5 свидетельствую мое глубокое почтение.
Жена моя низко Вам кланяется. Душевно Вам преданный и от всего сердца благодарный Н. Петерсон.
5 ноября 1899 г.
P.S. Сейчас Никол<ай> Федорович сказал мне, что сам Вам пишет6.
Посылаем письмо астроному Глазенапу со статьею о падающих звездах7.

203.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

5 ноября 1899. Ашхабад
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович
Я очень был обрадован, получив после долгого ожидания письмо от Вас1. Статью, оканчивающуюся воззванием к повсеместному и всенародному построению школ-храмов2, нельзя ли посвятить тому обществу поощрения просвещения (настоящего его названия не помню), коего членом Вы избраны нынешнею весною3. Не знаю, упомянуто ли в Вашей статье о Качимской школе, а в построении этой школы можно слышать отголосок старины, созидавшей обыденные храмы. Напомнить, хотя одной строкой, былину нашего времени о том, как дети вместе с отцами построили школу, вероятно, и теперь еще возможно4. Замечательно, что "Правительственный Вестник" некоторым образом, можно сказать, исповедал учение о Троице как образце для человеческого общества, как это можно видеть из вырезки, посланной к Вам, из этой газеты5. Статьи, напечатанные в "Асхабаде" и посланные к Вам6, и здесь даже не обратили на себя внимания. За статью "Разговор с Толстым", в котором похвала ему выражена словами тропаря Светлого Воскресения "Смертью смерть попра", я очень раскаиваюсь, хотя за этою великою похвалою скрывается глубокое осуждение всему его учению, как совершенно противоположному учению Того, Кто действительно смертию смерть попра... Я прежде полагал, что эта заметка, касающаяся Толстого, столь знаменитого человека, может возбудить внимание к учению о воскрешении, приписанному самому Толстому, но теперь это ослепление прошло, и я даже буду рад, если эта заметка пройдет незамеченною.
Жду с нетерпением оттиска Вашей статьи.
Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам свидетельствую мое глубочайшее почтение.
Преданный всею душею
Н. Федоров
5 ноября
1899.

204.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

10 ноября 1899. Ашхабад.
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович 8 ноября послано письмо к С. А. Белокурову, в котором я уведомляю его о передаче рукописи "О храм<ах> Обыден<ных>" Вам для извлечения из нее всего, что нужно для Вашей статьи1, а вместе прошу передать Вам же и другие сведения, если он получил таковые после моего отъезда2, - что, впрочем, маловероятно. Я с своей стороны буду очень рад, если он передаст Вам письма Ребрина3 и другие о том же предмете. Я забыл упомянуть об этом в письме С<ергею> А<лексеевичу>. Но Вы можете показать ему настоящее мое письмо, хотя я думаю, что этого не потребуется. Мне кажется, что сведения, сообщаемые Ребриным об усердии к храмостроительству, вовсе не исключения, не остатки. Об этом усердии мог бы Вам сообщить кой-что К. П. Афонин4. Прилагаю при сем Введение к "Вс<емирной> Выставке"5, т. е. собранию произведений бесцельного труда, которая приводила бы к неделанию, если бы Храм-школа, или, точнее, Храм-Музей с вышкою, не указывал бы на дело. Не можете ли Вы это введение - стилистически безобразное, исправив изложение, вместе с статьею о выставке (неоконченною), которая у Вас оставлена, напечатать к предстоящей выставке?6 Впрочем, статейка эта большой важности не имеет и может быть оставлена, сдана в Ваш Архив (конечно, не "Русский").
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам. Михаилу Михайловичу приношу поздравление, если он именинник7. Всею душею преданный
Н. Федоров.
P.S. Письмо к С. А. Белокурову было вложено в Ваше письмо, так что Вы можете по своему усмотрению или вручить это письмо ему, или оставить у себя.
10 ноября 1899

205.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

17 ноября 1899. Ашхабад
17 нояб<ря> 1899
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович.
В воззвании к повсеместному устроению школ-храмов - что мне кажется у Вас самым важным и ценным1, - нужно бы указать на значение соединения школ с храмами, не как, конечно, сбережения места, а во-1 х как на реакцию против безобразий современного лаицизма, особенно у наших мнимых союзников - французов, а во-2 х как на исполнение заповеди, данной Поправшим смерть, чтобы сущим во гробех жизнь возвратить: ...Научите (школа), крестяще (храмы) все языки во имя Троицы как образца соединения и умиротворения. В этой заповеди заключается повеление о повсеместном устроении школ-храмов как средства умиротворения, которое и должны бы совершить представители всех языков, сошедшиеся для умиротворения2, т. е. для обращения орудий разрушения в орудия спасения от общих бедствий, путем постепенного обращения всеобщеобязательной воинской повинности во всеобщеобязат<ельное> образование или познавание. Тогда Съезд представителей всех религий3 (кроме евреев) вполне исполнил бы, сам того не сознавая, величайшую христианскую заповедь, хотя и теперь сошлись они по заповеди Воскресшего Умиротворителя, доказывая тем, что дело умиротворения живущих для воскрешения умерших подвигается бессознательно даже против воли нынешнего поколения, хотя и очень медленно.
При соединении школы с храмом такие безжизненные науки, как География и История, которые для народных школ заменяют все науки, получат смысл и жизнь, когда будут рассматривать землю - предмет географии - как немирное жилище, производящее кладбище - предмет Истории. Такое отношение живущих (сынов) к умершим (отцам), конечно, указывает на долг первых к последним.
Не знаю, сказано ли у Вас о смысле соединения школы с храмом, и нельзя ли, если не сказано, прибавить об этом в нескольких строках4.
Судя по присланным статьям5, Вы могли бы и об этом предмете сказать что-либо очень убедительное. Благодарить за сообщение сведений о храмах обыденных следует и даже должно, конечно, не меня, а тех, которые доставили эти сведения, каковы Ребрин и др. Можно написать благодарность и Белокурову С. Ал. и ни в каком случае не мне. Этою незаслуженною благодарностью Вы мне сделали бы большую, очень большую неприятность6.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и [Михаилу] Михайловичам.
Преданный всею душею
Н. Федоров.
P.S. Не можете ли Вы показать статью "Туркестанских Ведомостей" о съездах археологов и естествоиспытателей в Туркестане Янчуку7 и вообще тем, которые могли бы оказать содействие к осуществлению этого дела?

206.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

19 ноября 1899. Ашхабад
19 ое ноября. 1899.
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович.
Спешу представить Вам список лиц, доставивших сведения о храмах обыденных, которых и следовало бы благодарить, а уж, конечно, не меня: священ<ник> И. Лавров (из Нижегородс<кой> губ.), священ<ник> Ребрин (Пермской губ.), свящ<енник> Т. Е. Чулков (Вологодской губ.), Страхов (из Твери), священ<ник> Т. П. Тарбеев (Калужс<кой> губ.). Следует также благодарить Серг<ея> Алексеевича Б<елокурова>, разославшего просьбы о доставлении сведений о храмах обыденных в Архивные Комиссии и во все редакции Епархиальных Ведомостей. Ваше желание выразить мне благодарность очень меня напугало, и я убедительнейше прошу Вас не делать мне такой неприятности1. Жду с нетерпением последних двух статей, а за первые две приношу мою глубочайшую благодарность2. Написал было особое письмо по поводу Ваш<их> статей, но, найдя его очень нелепым, не послал3.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам. Искренне преданный и любящий
Н. Федоров.
Не можете ли Вы показать статью о съездах в Туркестане Янчуку4 и вообще тем, которые могли бы оказать содействие к осуществлению этого дела? Н<иколай> П<авлович>5 и его семейство Вам шлет свои поклоны.
Есть ли у Вас статья "О ревивалях и обыденных храм<ах>"6 и нужна ли она Вам?

207.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

22 ноября 1899. Ашхабад
22 ноября 1899
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович
Еще несколько слов о Школах-храмах и их значении.
Присоединяя Школу к Храму, присоединяем к нему (приводим) тех, коим принадлежит Царствие Божие. Храм, присоединяя к себе школу, принимая детей, берет на себя обязанность блюсти их от соблазнов*, сохранять в них детское чувство, т. е. сыновнюю и дочернюю любовь. И самый храм созидает<ся> Богу отцов, Богу Триединому. Говоря, что нужно создать не просто храм, а школу-храм, хотим, конечно, указать на важность заповеди: "Будьте как дети", заповеди основной, краеугольной, ибо не человека (гуманизм), а сына человеческого воспитать и составляет дело школы, цель школы, так как в сыне человеческом соединяется и чистота детского чувства, и зрелость разума, расширяющая детское чувство до любви ко всем отцам, как одному отцу. Легко понять, в чем может состоять высшее выражение любви всех сынов, как одного сына!
Храмы-школы имеют особенную важность для Православия, и именно потому, что они обращают тот недостаток, в коем обыкновенно упрекают Православие, в его преимущество. Православие, говорят, признает в религии лишь внешность, обряд, отвергая мысль, чувство, душу, или - не признавая их нужными. Если бы даже этот упрек был и справедлив, то с присоединением школ к храмам уважение к внешности будет означать, что Православие не довольствуется Догматикою, т. е. религиею лишь в мысли** (идеолатриею), а требует, чтобы Догматика, т. е. Догматическое Богословие, получило полное выражение всеми видами искусств, соединенными в храме, неподвижном или движущемся (в кр<естных> ходах), во внешней и внутренней росписях, во внутреннем пении и во внешней музыке (в звоне), в служб<ах> суточных и годовых, во всем, что может составить предмет Эстетического Богословия, которое имеет величайшее значение как воспитательное средство, приводящее к осуществлению на деле того, что в эстетическом Богословии выражено эстетически, в догматическом - лишь в мысли, а в т<ак> н<азываемом> нравственном Богословии не имеет пока никакого выражения, а потому и названия Богословия эта часть (нравст<венная>) не заслуживает. Эстетика храма требует от сынов человеческих в совокупности такого добра, которое уничтожает зло, т. е. смерть, а не того добра, которое без зла существовать не может. Ни светская, ни духовная Этика не видит величайшей добродетели в том объединении, которое выражается в построении храма в один день. Для Православия же в этом совокупном деянии заключается великое благо, также как в печаловании о розни и гнете, ведущем к осуществлению подобия Триединому, кроется высокое нравственное чувство, ибо Православие есть отрицательно - печалование, а положительно - осуществление Общею Помочью и Толокою Чаемого, таинственно в виде храма и литургии, а явно - во внехрамовой литургии, в воссозидании не подобия, а действительности (лицем к лицу).
Не знаю, будет ли для Вас ясно это очень краткое изложение новой науки о школах-храмах? Свидетельствую глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам. Н<иколай> П<авлович> и его семейство Вам кланяются.
Всею душею преданный
Н. Федоров.

208.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

Между 1 и 12 декабря 1899. Ашхабад
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович
Посылая Вам "Введение"1, я полагал, что Вы присоедините его к оставленной у Вас стат<ье> "О всемирной Выставке"*. Напечатанное отдельно, "Введение" представлялось бы нелепою выходкою. Статья же "О всемирной Выставке", к коей можно бы присоединить заметку "О местных школах-выставках", была бы не только уместна, а даже <и> необходима после вставки в статью о храмах обыденных нескольких слов о Школах-Храмах, если, конечно, смысл этих последних показан3. Школы-Храмы, созидаемые сынами человеческими, означают примирение знания с верою или верностью и любовью к Богу отцов, т. е. если вера есть осуществление чаемого, то знание будет средством не опровержения, как теперь, а средством осуществления самим делом чаемого. Предмет же чаяния указан в Симв<оле> Веры.
Школы-Выставки, как созидаемые сынами, забывшими отцов, должны доказать и показать, что нет иного блага, кроме производимого фабрикою. Эти-то блага и будут показаны в школах-выставках для образования, отождествляемого с расширением потребностей, признаваемых в школах-храмах соблазнами. И на местной выставке при школе можно поставить с соответствующею обстановкою на самом видном месте манекен девицы, одетой в материи (гниль), которые вырабатывают фабриканты для соблазна крестьянских баб, словом, разодетой в пух и прах. Фабриканты, конечно, весьма охотно снабдят образцами на платья куклам для школ-выставок. Когда проект повсеместного устройства таких школ, который нужно представить на Парижскую Выставку, будет осуществлен, тогда уже нельзя будет сказать ("Вест<ник> Евр<опы>" № 8. Стр. 735): "Крестьянские потребности крайне ограничены, обстановка жалка. Духовный мир - узок и беден", - <как> говорит бесстыдный Головачев4, хорошо зная, что этот духовный мир <и> совсем исчезнет (как его уже нет и у Головачева, если не считать уничтожение всего внефабричного за широту воззрения). Духовный мир, конечно, исчезнет, когда дети, согласно с Головачевым, будут думать, что умеренность есть добродетель баранов, и забудут, что неумеренность есть добродетель свиней. Школы-выставки именно назначены для сманивания населения в города, на фабрики. В видах пояснения выставки, нужно осмеять привязанность к праху отцов. Сказать что-нибудь вроде "глупой луны на глупом небосклоне"5 тем, которые еще видят в небе Бога и души отцов.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам.
Искренне преданный Н. Федоров.
Ваше обещание приехать весною очень меня обрадовало, но до весны так долго...
Янчуку не отдавать, а только показать или дать только для прочтения6. Редакция "Туркест<анских> Вед<омостей>" не выслала ни одного экземпляра, хотя послано на 50 коп.7

209.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

12 декабря 1899. Ашхабад
12 декабря 1899.
Глубокоуважаемый Владимир Александрович
Письмо Ваше от 27 ноября1 не только успокоило меня, но и очень обрадовало. Обещание Ваше приехать в Туркестан2 и было причиною моей радости, тем большей, что пред этим чувствовал какое-то угнетенное состояние. Вы много вынесли из Вашей поездки на Север*4, надеюсь, что и поездка на юг не останется бесплодною. Не забывайте, что на юг нужно ехать раннею весною; но и при самой ранней поездке еще долго, очень долго придется Вас ждать. В настоящее время я окончательно убедился, что печатание мелких статеек не только бесполезно, а даже вредно. Заметку о Выставке как преступлении против всех Х и заповедей5 отдельно печатать и недолжно и не желательно, если бы и было можно. Даже в соединении со всею статьею о Выставке, как об этом говорится в прилагаемом письме6, очень, кажется, неясно и невнятно написанном, и в таком случае не следует.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам
Преданный всею душею Н. Федоров.
Н<иколай> П<авлович> и Юл<ия> Вл<адимировна>7 Вам кланяются.

210.

В. А. КОЖЕВНИКОВУ

15 декабря 1899. Ашхабад
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Утром отправил к Вам письмо, а вечером получена рукопись: ""Всемирная Выставка" как встреча Нового Века"1. Встреча "всемир<ною> выставкою" ХХ го века означает полное отрицание Юбилея XIX u векового Р<ождества> Х<ристова>. Встреча же XX века праздником Р<ождества> Х<ристова> означает не уничтожение или отрицание Выставки, а признание в ней изумительного богатства чрезвычайно остроумных, в высшей степени искусно сделанных игрушек и безделушек, свидетельствующих о такой талантливости, которая заслуживает аттестата зрелости, т. е. перехода от игры к делу. Совершенно справедливо, что Выставка есть отрицание всех X заповедей ветхого закона. Справедливо, что выставка чревата внутренними переворотами и внешними войнами. Блеск кимберлейских алмазов, если таковые есть на выставке, разве не свидетельствует о неизбежности столкновения соседей. Для любвеобильного же христианства, как ни прискорбны эти кровопролития, однако они свидетельствуют лишь о несовершеннолетии, о ребяческом увлечении и буров и англичан блестящими камушками2. Этот великий Юбилей, объявляя войны - шалостями, дает амнистию всему прошлому.
-------------------------------
Сейчас ходил в библиотеку. На улицах уже 3 й день лежит снег, холодный ветерок, но Солнце греет больше, чем у нас в феврале. Не то в домах. В Асхабаде и во всем царстве Аримана печи греют только самих себя. Горницы же с Ормуздом большие спорницы. Внутренность домов бог холода избрал местом своего особого пребывания. Не верьте, если Вам будут говорить, что Ариман умер, нет, он жив, как живы все языческие боги. О живучести их столько же свидетельствует выставка, сколько и о своем несовершеннолетии. Искусство человеческое, как оно выражается выставкою, бессильно против языческих богов. Но это Искусство еще не дело, а игра.
Юбилей Р<ождества> Х<ристова>, объявляя все прошлое детским возрастом, открывает великую будущность человеч<ескому> роду, но эта будущность не придет сама собою, ибо она есть общее всех дело. (Такой взгляд нельзя не признать христианским в православном, т. е. вселенско-христианском смысле.) Проект повсеместного построения школ-храмов, если бы он был узаконен международною конференциею мира, стал бы началом дела. Если воззвание к построению школ-храмов находится в 4 й статье3, то я очень опасаюсь, что она не будет напечатана.
Вы твердо уверены, что статья "Выст<авка> как встреча нового века" не будет напечатана в светских журналах, потому что выставка составляет любимую игрушку всех партий (за одним, впрочем, исключением - Толстой, осмотрев выставку, пожелал "динамитцу"4). Конечно, если даже к строгому осуждению выставки присоединить снисходительный взгляд, указанный в настоящем письме, то и тогда, полагаю, светские журналы не напечатают ее. Я же с своей стороны думаю, что на духовные журналы, которые гораздо либеральнее и трусливее светских, еще менее можно надеяться.
Нужно бы еще во имя детей, отправляемых на выставку5, сказать несколько слов.
В статью Вы столько вставили своего, и очень хорошего, что должны подписать ее своим именем.
Мне кажется, местами в Вашей статье Христианство отождествляется с аскетизмом (стр. 6 и др.). 3 й эпиграф правой стороны, т. е. христианский, по моему мнению, дает неверное освещение первым двум христианским <же> эпиграфам, а 3 му языческому эпиграфу "Твори" противопоставлено христианское "Помышляй", т. е. языческое дело заменяется христианскою лишь мыслию6.
Я решительно ничего не имею против помещения Вашей статьи в Журн<але> "Вера и Разум"7.
По моему мнению, учение, имеющее целью примирение светского с духовным, при неполном, частичном изложении, т. е. в виде небольших статеек, будет отвергаемо той и другою сторонами. Для одних оно будет казаться "диатрибою из времен невежества", а для других - неверием. Будет отвергнуто и теми, которые, по-видимому, имеют цель ту же, называясь: Верою, а вместе <и> Разумом.
Впрочем, попытайтесь. Препровождая рукопись, прошу, если не будет напечатана, возвратить ее. Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам.
Николай Павлович и Юлия Владимировна Вам кланяются.
Преданный всею душею
Н. Федоров
15 декабря
1899

  • * Представителями катастрофы являются черный пророк4 и черный Царь Вильгельм II, который стремится к всемирному обладанию, хочет быть угнетателем всего мира.
  • * На дуэли выстрелить вверх - оскорбить Религию; выстрелить в противника - оскорбить нравственность. Замечательный конфликт Религии с нравственностью!
  • * и самом деле, что они нам?
  • * У живых людей, т. е. неученых, "представления" заменяются "проектами". "Представления" есть принадлежность ученых людей, но не всегда, а когда они заняты изучением, исследованием; а у простых людей, когда им нечего делать, проекты заменяются представлениями.
  • * Он, Кос<ьма> Петр<ович>, уже писал Ник<олаю> Пав<ловичу> Петерсону, прося его выехать в Красноводск.
  • * Построенные нами в Туркестане скудельные (т. е. из глины) города, очевидно, недолговечны, - что-то в роде миража (марева) в пустыне.
  • ** Запрос же о Памире был еще сделан к Х му Археологическому Съезду, на что и было указано в Записке...
  • * Лекция читана в Фраскати. Любопытно бы знать, что скажет либеральный папа6 по поводу пушек, направленных на тучи? Найдет ли и он, подобно Амвросию Харьковскому7, в пушечной салютации небу оскорбление Божеству?
  • * См. статью - "Что такое добро?"9
  • * Кафе-шантанов в поездах еще нет, но господствующие ныне либеральные приказчики не замедлят, конечно, устроить их, так что едущий в таком поезде даже и в глуби Азии будет чувствовать себя, точно в Париже.
  • * Самым полным выражением соблазнов служит всемирная Выставка, эта школа блудных сынов. Нынешнюю выставку1 следует назвать Школою-выставкою, судя по тому, как много детей от<о>всюду посылают на это Парижское Позорище.
  • ** Догматика из школьной в храме получает эстетическое выражение, а вне храма должна становиться этическою, т. е. общим всех делом.
  • * В статье "Всемир<ная> Выставка" нет конца, но теперь он готов и я мог бы его выслать2.
  • * Отчего Вы не напечатаете Ваше стихотворение о Севере3, которое читали мне пред отъездом?

Вернуться обратно | Список КИТов | Каталог | Россия | Федоров Н.Ф. - Общее Дело
Заходов на страницу: 3377
Последний заход: 2025-02-06 08:19:12