 |
 |
|
|
Федоров Н.Ф.
Письма Н.Ф. Федорова
Печатается по:
Н.Ф. Федоров., Собрание сочинений в четырех томах.
Том 4-й, Дополнения и комментарии к 4 т.
Составление, комментарии и научная подготовка текста
А.Г. Гачевой и С.Г. Семеновой.
Издательство «evidentis»,
Москва, 2005
|
|
|
|
 |
|
|
|
|
|
Письма Н. Ф. Федорова |
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
1899 |
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
Комментарии |
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
 |
|
|
|
|
|
|
|
1899
174.
Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН - В. А. КОЖЕВНИКОВУ
Начало января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый Владимир Александрович!
Честь имеем поздравить Вас с наступившим новым годом и от всего сердца желаем Вам и всем близким Вам доброго здоровья и возможного благополучия.
Статью о титуле следовало бы, конечно, дать Лонгу1; но англичане эту статью примут за оправдание, за идеализацию, за апофеоз агрессивной политики, и не вполне будут неправы. Но мы уже писали Вам, что радуемся агрессивной политике и самой Англии, насколько эта политика касается морей и океанов и если она будет связана с расширением знания, систематическим исследованием захваченных местностей2, т. е. с устройством в таких местах обсерваторий, научных разного рода станций, словом - всенаучного музея. Было бы особенно интересно, если бы Вы поподробнее изложили возражения Лонга. Что собственно разумел Лонг под общеобразовательным значением войска, отделяя его от воспитательного? Если он разумел под этим - расширение самого знания, т. е. обращение войска в познавательную, естествоиспытательную силу, то сокращение войска, воинской повинности, в числе ли, или же во времени службы, будет умалять значение войска в этом отношении. При действительной всеобщности воинской повинности, каждый новорожденный тотчас же призывается на службу, каждая акушерка есть член приемной комиссии, всякий новорожденный становится предметом исследования и попечения научного; исследование каждого призываемого на службу, - что в настоящее время делается в несколько минут, в полчаса, много час, - расширяется на целый курс, начинающийся с самого момента рождения, и по мере возраста призываемого, по мере того как он входит в разум, призываемый из пассивного предмета исследования становится активным и сам принимает участие в исследовании и себя, и всего окружающего. Все сказанное есть не что иное, как приложение закона, необходимо свойственного разумным существам, закона, по которому всякая деятельность должна превращаться в исследование, ведущее к тому, чтобы все стало предметом знания и все познающими. Регуляция всего, что происходит в настоящее время слепо, регуляция слепой силы, в нас и вне нас действующей, и будет результатом приложения вышесказанного закона. Этот же закон всеобщего исследования в статье "XXXI я годовщина Воронежского Окружного Суда" был применен к Окружному Суду, как он должен быть применен и ко всем возможным учреждениям, низшим и высшим, в видах умиротворения. Конечно, о сейчасности тут и речи быть не может; однако невозможности в предлагаемом, очевидно, нет, а трудности велики; для начала же предлагается самый незначительный шаг, только введение тех наблюдений и опытов (особенно с орудием рекогносцировок, т. е. с Каразинским аппаратом), о которых говорится в статье "Разоружение". Согласиться представителям держав, участвующих в конференции, принять на себя взаимные обязательства ввести в войска всех этих держав такие наблюдения и опыты, казалось бы, нетрудно, если только Конференция не захочет ограничиться одним Божьим миром, т. е. остаться совершенно бесплодною. Стэд, приглашая к установлению Божьего мира, т. е. того, что было во времена средневекового варварства, когда была война всех против всех, - высказал, очевидно сам того не сознавая, ту страшную истину, что мы опять пришли в то самое состояние, при котором нет ни одного места, безопасного от ужасов войны, и ужасы эти могут нагрянуть повсюду с быстротою парового или даже электрического поезда (можно сказать - полета). Об этом состоянии имеется особая статья под заглавием "Военная Эволюция"3. Мы пришли в такое состояние, при котором требуется хотя короткое и непрочное перемирие, но называть это перемирие Божьим не есть ли оскорбление Бога, не явное ли это нарушение 3 й заповеди?!..4
Приносим Вам глубокую благодарность за Вашу возню с Лонгом, которая не м<ожет> б<ыть> особенно приятной. Если Вы дали Лонгу статью Чистякова5, то нельзя ли спросить его, - в истории их полков упоминается ли о мирных подвигах войск?..
Никол<ай> Федорович просит Вас передать его поклоны и поздравления с новым годом, а также пожелания всего лучшего Вашей мамаше, гг. Северовым, Бартеневым, Ивакину.
Глубоко Вас уважающий и душевно Вам преданный
Н. Петерсон
175.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
11 января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович Ничего удручающего в известиях, Вами сообщенных, я не нахожу. Из Вашего письма видно, какую кремацию производят новоизобретенные орудия1, но еще не известно, какое действие производят эти орудия на другие явления. Пруссия несомненно желает зла, изобретая такие орудия, но почему бы России не сделать попытки обратить это зло в добро!
Говорить с народом о воздействии на природу нужно, мне кажется, не словом, а делом. Дать, напр<имер>, дождь в бездождие. Если же говорить словом, то словом Божиим. В обладании землею дано нам от Бога дело. А мы обладание землею заменили взаимным поеданием. Поедом едим друг друга и не в войне лишь, но и в мире. - Это последнее, если и не Божие, то народное слово, в коем слышно, однако, что-то Божие - "Заповедь же обладайте, - как объясняет Властов, - по мнению некоторых толкователей, указывает на постоянное овладение силами природы посредством изучения ее законов"2.
Если народ равнодушен к сокращению вооружений, то, следовательно, они - еще не тяжелы и их можно расширить, что еще более облегчит народ, как об этом было писано. Больше всего нужно бояться удачи конференции, т. е. сокращения, которое, будучи исполнено лишь Россиею, сделает ее жертвою бессовестного Запада.
Уж не полагаете ли Вы, восхваляя агитацию, что Россия не вооружается благодаря лишь агитации Стэда и что достаточно его появления в Германии, чтобы прекратились вооружения!
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Вашей мамаше и гг. Северовым, Надежде Степановне и Юрию Петровичу3. Не могу понять, для чего он удерживает заметку о памятнике Алексан<дру> III му4, переполненную противоречиями. Между прочим напомните ему и о рукописи "О Св. Троице и полн<ом> знании"5. Очень Вам благодарен за все Ваши хлопоты с мистером Лонгом.
Не потому ли не доходят до Вас письма Лонга, что он неверно пишет Ваш адрес, иначе как понять, что до Вас не дошел циркуляр Стэда6, который наверно был послан Вам Лонгом и во второй раз.
Николай Павлович7 свидетельствует Вам свое глубокое почтение. Он очень занят теперь отчетами.
1899. 11 декабря
Душевно Вам преданный
Н. Федоров
176.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
12 января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемому и дорогому автору статьи о кремации "Любовь погибает"1 Владимиру Александровичу.
(Дополнение к письму от 11 января)
Если не преувеличены известия о действии на трупы новоизобретенных орудий2, то разницы в отношении народа к вопросу о войне и умиротворению и к вопросу о кремации не будет. Бездушная интеллигенция, смотрящая с гигиенической точки3, вероятно, очень возрадуется новому изобретению, а народ не придет ли в ужас от орудий, не убивающих только, но и производящих огненное погребение, которое, по народному воззрению, - ничего неясного и смутного в себе не заключающему, - лишает убитых не только настоящей, но и будущей жизни. Люди из народа решатся ли стрелять даже в творцов этого адского изобретения? Конференция, из интеллигентов состоящая, мнений народных не знающая и презирающая их, может и не обратить внимания на это новое усложнение вопроса о войне и мире.
Мне кажется, автору статьи "Любовь погибает" следовало бы сказать о новых пушках, которые совсем погубят любовь, потому я спешу написать, хотя и думаю, что ничего-то Вы делать не будете4, а это было бы, однако, первым добром, извлеченным из немецкого зла.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Вашей мамаше и гг. Северовым.
Душевно преданный
Н. Федоров
12 января
1899 г.
P.S. Новоизобретенная пушка будет славою Пруссии и гордостью ее черного царя5, будет украшением Юбилейной выставки XIX го века6, ибо если каждая рана будет сопровождаться горением, то битвы обратятся не в кремацию лишь трупов, но и в сожигание живых людей. Не имеет ли в виду новое изобретение действовать страхом на народ, пользуясь его убеждениями? После таких успехов в деле истребления не произойдет ли реакция?
177.
Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН - В. А. КОЖЕВНИКОВУ
22 января 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович!
Николай Федорович просит Вас извинить его, что, не испросив Вашего согласия, он решается послать Вам свою пенсионную книжку и просит Вас получить его январскую пенсию; получив же, удержать и деньги, и книжку у себя, так как Никол<ай> Федор<ович> в половине февраля думает поехать в Москву, чтобы поселиться не в самой Москве, а около нее, в Подольске или Сергиевском Посаде, где из этих мест можно найти подешевле комнатку1. Не можете ли Вы или И. М. Ивакин сделать ему в этом отношении каких-либо указаний, так как Вы знакомы с Подольском, а Иван Михайлович знаком и с Подольском, и с Сергиевым Посадом в особенности, где у него есть и знакомые, - не может ли он кому-либо из них написать по поводу комнатки для Никол<ая> Федор<овича>, который бы, приехав в Москву, где он думает пробыть не больше дня, мог бы отправиться к новому месту жительства, имея уже некоторые указания насчет будущего своего обиталища2.
Никол<ай> Федор<ович> очень сожалеет, что Вы ни слова не сообщили из того, что говорил с Вами Лонг в последнее посещение; ведь Вы говорили же с ним что-нибудь. Не сказал ли он чего-либо о статейке "Еще о титуле"3 и о других, которые Вы давали ему; счел ли он нужным отправить их к Стэду или же возвратил их? Все это очень интересно знать. Если Вы опасаетесь очень огорчить Никол<ая> Федор<овича> сообщением неблагоприятных отзывов, то это напрасно, он привык уже и к невниманию и к непониманию, а знать отзывы ему необходимо, потому что отзывы эти, мало огорчая, вызывают на что-либо новое, более разъясняющее общее дело, общую задачу.
При сем прилагается листок начатого было Никол<аем> Федор<овичем> письма к Вам, которое осталось неоконченным4, потому что я вырвался ненадолго от своих служебных занятий... После написания этого Никол<ай> Федор<ович> решил не посылать Вам написанного им, чтобы не утруждать Вас разбором того, как он выразился, что и сам плохо разбирает, в письме же, своеручно написанном Никол<аем> Федор<овичем>, к сведению, сообщенному Григорием Александровичем5, присоединялся следующий факт из статьи "Памирский поход" ("Историч<еский> Вестн<ик>", 1898 г., октябрь, стр. 157 я), в которой говорится о построении укрепления на Памире и между прочим сказано, что в укреплении вместе со складом вещей, пороховым погребом находится и метеорологическая будка, как бы необходимая принадлежность этой крепостцы6. А затем в письме было выражено желание, чтобы Григорий Александрович указал в особом реферате на необходимость введения наблюдений в нашей армии при стрельбе и на маневрах, а чрез конференцию и международные договоры привлечь к таким наблюдениям и армии всех других народов. Затем Ник<олай> Федорович выражал радость, что пророчество его по отношению к Вам не исполнилось7; он в этом случае никак уже не последует по стопам пророка Ионы, огорчившегося неисполнению его пророчества. Никол<ай> Федор<ович> будет сожалеть, если в Вашу новую статью не вошло то, что Вы слышали по поводу кремации после напечатания статьи - "Любовь погибает"...
Никол<ай> Федорович свидетельствует Вам, Вашей мамаше, гг. Северовым, Н. С, Ю. П. Бартеневым и И. М. Ивакину свое почтение и шлет свои поклоны.
Пользуюсь и я случаем засвидетельствовать Вам мое глубокое почтение. С нетерпением ждем появления Вашей статьи. Глубоко Вас уважающий и душевно Вам преданный Н. Петерсон.
22 января 1899 года.
178.
Н. П. ПЕТЕРСОН, Н. Ф. ФЕДОРОВ - В. А. КОЖЕВНИКОВУ
10 февраля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович!
Думали поместить Вашу статью1 в одном из Воронежских изданий, но все они оказались для нас закрытыми; сам Губернатор не находит ничего возмутительного в таких вычеркиваниях цензора, как из фразы "царь философов Кант" - слова царь и т. п.2, сам Губернатор находит, что всякое упоминание о циркуляре 12 го августа нуждается в разрешении Министра Двора...
Николай Федорович теперь не совсем здоров и напишет Вам о Вашем стихотворении3 несколько поправившись, если успеет сделать это до отъезда в Москву. Я с своей стороны приношу Вам глубокую благодарность за присылку и мне этого прекрасного стихотворения; буду ждать того стихотворения, которое предполагается поместить в мартовской книжке "Русск<ого> Вестника", а также и в апрельской4. Кстати, Николаю Федоровичу хотелось бы знать, кто это такой А. Г., написавший "Забытая философия"5; если Вы этого не знаете, то можете узнать чрез Георгиевского6, а он это должен знать.
Николай Федорович приносит Вам глубокую благодарность за присылку стихотворения и статьи, и за все Ваши о нем заботы. Он свидетельствует свое почтение и кланяется Вам и всем Вашим.
К величайшему сожалению, я последнее время совсем не помогаю Николаю Федоровичу, потому что служебные дела отнимают у меня все время.
Глубоко Вас уважающий и всею душею Вам преданный
Н. Петерсон.
10 февраля 1899 года.
Воронеж
179.
Н. П. ПЕТЕРСОНУ
3 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый Николай Павлович
В письме г-жи Н. В.1 указан следующий адрес: Острожный бугор, д. № 1 й кв. Мазуренко2 для Н. В. В Воронеже она была проездом и уезжает, т. е. хотела уехать 25 февраля. Узнайте о ее местожительстве в кв<артире> Мазуренко или у Вашкевича3 и объясните им, почему я не мог исполнить желания г жи Н. В. Я выехал из Воронежа в самый день смерти Яков<а> Федоровича Браве 15 февр<аля>, а 24 февр<аля>, в тот день, когда она прислала Вам письмо и Некролог4, я вместе с Вл<адимиром> Алек<сандровичем> Кож<евниковым> составили заметку в память Я<кова> Ф<едоровича> и отправили к Г. А. Джаншиеву с просьбою напечатать в "Рус<ских> Ведомостях"5. Письмо Ваше с письмами Энгельгардта и Н. В. было получено мною 2 го марта6. Я очень сожалею, что не мог видеться с г жою Н. В.
Письмо Энгельгардта, сухое и холодное, не обещает ничего доброго. Остается ждать ответа на то, что Вы ему послали7.
Мой адрес: Московская губ., Сергиев посад, Московская улица, дом Бурцева.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение и благодарность Юлии Владимировне и всему Вашему семейству.
Искренне уважающий и любящий Н. Федоров
3 марта 1899 г.
180.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
21 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Благодаря только Вам, я еще вчера мог прочитать в № 8280, 17 марта, "Нового времени" статью "Военные мысли о штатском деле"1. Это разбор, и очень дельный, статьи 14 октября "о разоружении", хотя автору В. Симонову, конечно, неизвестно, что статья о разоружении есть лишь введение в вопрос об обращении разрушительной силы в воссозидательную. Этому вопросу, согласно с Вашим и С. М. Северова мнением, нужно предпослать другой вопрос, хотя решенный, но неисследованный. Это вопрос об условности или безусловности пророчеств2 (см. пророче<ство> Иеремии XVIII, 7 и след.) о кончине или разрушении мира, который, т. е. вопрос, нужно начинать от пророчества о кончине Ниневии и кончать пророчеством о кончине Иерусалима и кончине всего мира. Если книгу пророка Ионы - первого пророка первой мировой Империи - признать, как это делает Властов, общим вступлением в отдел пророческих книг, но не Ветхого только, а и Нового завета3, то все сказанное против безусловности пророчества о разрушении Ниневии еще с большею силою может быть сказано о безусловности пророчества о разрушении всего мира, ибо Бог пророка Ионы есть Бог и творца Апокалипсиса. Было бы неслыханною дерзостью подумать, что Христос или ученик Его Иоанн мог бы выразить сожаление о неисполнении пророчеств о кончине мира. Вопрос о кончине мира может быть, по моему мнению, выражен следующим образом: Будет ли Кончина мiра страшною катастрофою или же мирным переходом, без войн, без естественных бедствий, в мир, правимый разумным существом? Иначе сказать, останутся ли люди противниками воли Божией, как теперь, или же, объединясь, станут орудиями Бога в деле обращения разрушительной силы в воссозидательную*. В этом вопросе заключается вся задача Конференции.
Вопрос об условности кончины или разрушения мира еще лучше разрешается следующими установлениями у сирохалдейцев, соединению с которыми положено начало в прошлом году5. Есть у сирохалдейцев праздник - один из пяти важнейших - Среда общественного моления ниневитян. Есть у них и трехдневный пост общественного моления ниневитян, который полагается за 20 дней до Великого Поста, т. е. недели приготовительные к посту начинаются трехдневным молением ниневитян, окончившимся спасением Ниневии от разрушения. Не подтверждает ли это установление ту мысль, что и вся четыредесятница есть моление о спасении всего мира от разрушения. Надо еще прибавить, что в некоторых текстах книги Ионы читается вместо трех дней 40 дней.
В Среду общественного моления ниневитян совершается Литургия Нестория6, в которой есть замечательные молитвы об угнетателях: "...Испрашиваем Твоего милосердия для всех наших врагов... Не о суде или мщении молимся Тебе, Г<оспо>ди Боже, но о сострадании и спасении... ибо Ты хочешь всем людям спастися и в разум истины идти"7. На основании молитв за угнетателей можно молиться о спасении Антихриста и Чер<ного> Царя Немецкого, который, признавая безусловность кончины мира, отвергает возможность умиротворения. Очень сожалею, что в кратком письме не мог полнее и яснее изложить этот вопрос.
Сегодня, 20 марта, получил письмо от Н. Стороженка8. Ответ пришлю для передачи ему - Н<иколаю> Ильичу Стороженке9. Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам10.
Любящий и уважающий Вас Н. Федоров.
Боюсь, что вы не разберете моего марания.
21 марта
1899 г.
181.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
23 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович. Препровождая к Вам ответ или проект ответа на это письмо1, полученное мною 20 марта в субботу, а посланное или в пятницу, или пятнадцатого, я прошу Вас прочитать этот ответ со вниманием, и если найдете что-нибудь прибавить или убавить, то возвратить это письмо ко мне; в противном случае, отрезав верхнюю часть письма, отправить по принадлежности в Музей к Н. И. Стороженко2. К Вам послано уже 2-а письма от 193 и 21 марта. Кланяйтесь всем Вашим.
Искренне уважающий и любящий
Н. Федоров.
182.
Н. И. СТОРОЖЕНКО
23 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый
Николай Ильич
Искренно признателен Вам и Михаилу Алексеевичу1 за предложение принять участие в подготовительной работе для Пушкинской Выставки2. Но я очень мало знаком с Пушкинскою литературою и должен сознаться, что не могу разделять такого нынешнего крайнего увлечения, которое, по-видимому, ничего не признает, кроме Поэзии, в Поэзии же знает лишь Пушкина. В виду такого болезненного увлечения, говорить нынешним Парнасцам, что существует другой вопрос, к изучению которого мог бы содействовать Музей, совершенно бесплодно3.
Не увлекаясь Пушкиным, я вполне разделяю банальное, как Вы называете, мнение о евреях, банальное, т. е. мнение, исходящее от тех, которые от них, от евреев, страдают. Что касается Браве, то он своею добровольною, самоотверженною деятельностью искупил невольный грех еврейского происхождения4. В "Русских Ведом<остях>" в заметке о Браве 11 марта очевидно есть пропуски, не обозначенные точками, как бы это следовало5. Надеюсь, что Вы, хорошо знающий заслуги Браве для Музея, поместите в "Рус<ских> Вед<омостях>" просьбу о доставлении портрета Браве6, если он у кого-нибудь окажется, и такою просьбою избавите Музей от нарекания в неблагодарности, если портрета и не найдется.
Еще раз благодарю и М<ихаила> Ал<ексеевича>, и Вас за предложение; хотя я и отказываюсь от настоящего предложения, но очень желаю, чтобы нашлась такая работа, в которой и я мог бы быть полезен, несмотря на свою старость.
Готовый к услугам,
искренне уважающий
Н. Федоров.
183.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
24 марта 1899. Сергиев Посад
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Вы очень порадовали меня обещанием приехать в субботу или на будущей неделе. Этот будущий приезд, как все прошедшие, и очень многое другое нужно отнести к самоотвержению с Вашей стороны, ничем не искупаемому с моей стороны. Вашим приездом Вы не только доставите мне величайшую радость, но и очень большую пользу. У меня уже подготовлено письмо к автору "Военных мыслей о штатском деле"1, а также нужно написать "Об условности пророчеств о кончине мира", кратко изложенное в письме к Вам 21 марта2. Это последнее письмо, а также письмо от 23 марта с ответом Стороженко3 я опустил в ящик на станции железной дороги, что, однако, как оказывается, не ускоряет отправки писем.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне и Сергею и Михаилу Михайловичам.
Искренно любящий и глубоко уважающий Н. Федоров.
P.S. Сейчас получил письмо от Н. П. Петерсона. "3 го марта, - говорит он в письме ко мне, - я получил частное известие (которое подтверждения еще не получило, но по-видимому сомнения возбуждать не может), что назначен членом Суда в Асхабад"4.
Письма Ваши получил и за оттиск послал Вам благодарственное письмо5.
24 марта
1899 г.
184.
В. Я. СИМОНОВУ
29 марта 1899. Москва
Москва1. 29 март<а> [18]99
М<илостивый> Г<осударь>.
Выраженный в Вашей статье "Воен<ные> мысли о штат<ском> деле" доброжелательный отзыв о статье "О разоружении", отзыв даже изумительно доброжелательный, дает мне смелость представить на Ваше усмотрение некоторые мысли в разъяснение вопроса, Вас заинтересовавшего. Вы совершенно верно определяете сущность статьи, говоря, что она "состоит в том, чтобы тот громадный запас энергии, который с такими заботами, жертвами и денежными затратами собран в виде армии, употребить на дело"2. Позволяю себе только пояснить, что под этим делом нельзя разуметь дело, которое достаточно было бы назвать "общеполезным"; дело это должно быть названо безусловно-необходимым, насущным, так как в нем заключается спасение от голода и болезней, т. е. смерти3. Говорить об общеполезном значит как будто еще допускать произвол в выборе дела, тогда как строгое логико-этическое требование состоит в замене истребления воссозданием4.
Совершенно согласен с Вами, что при тех условиях, в которых в настоящ<ее> время поставлено военное дело, нельзя ожидать большого успеха от введения предлагаемых мер5. Но устранение причины, препятствующей успеху, бесспорно, возможно, и Вы сами вполне верно усматриваете эту причину в образовательной неподготовке войска к сказанному делу. Требуется, следовательно, прежде всего соединить с воинскою всеобщею повинностью и всеобщее обязательное образование. И к исполнению этой важнейшей задачи именно в настоящее время и открывается прямой и широкий путь: разумеем предстоящую конференцию о сокращении вооружений. Впрочем, мы совершенно согласны со всем сказанным Вами о конференции; согласны, в частности, и с мыслью Вашею, что "общая забота всех толкующих о конференции состоит в том, как бы отечество каждого не проиграло чего-нибудь". Поэтому мы и предлагаем меру, от которой никто проиграть не может, а выиграть должны все, т<ак> к<ак> речь идет о деле безусловно всеобщем: мы предлагаем, чтобы все участвующие в конференции державы обязались ввести каждая у себя всеобщее обязательное образование в связи со всеобщею воинскою повинностью. Оттого эту последнюю мы не только не упраздняем, но даже и не сокращаем, а, наоборот, расширяем. Уже и до сих пор воинская повинность включала в себя элемент воспитательный и образовательный, как в физическом, так и в умственном и в нравственном отношениях (последнее особенно ценно при современной, столь широко распространенной нравственной разнузданности и бесхарактерности). Существующее, следовательно, в настоящее время в военной жизни в зачаточной степени требуется развить, расширить, поднять на уровень несравненно более высокий, то есть всех сделать познающими и все сделать предметом знания, неотделимого от дела. Это и было бы переходом от современной науки, основанной на наблюдениях и опытах, производившихся или производящихся кое-где, кое-кем и кое-когда, к науке будущего, основанной на наблюдениях и опыте, производимых всеми, всегда и везде.
Подробнее излагается этот вопрос в рукописной статье "О задачах конференции"6, статье, имеющей, впрочем, мало шансов попасть в печать. - Прилагаю раньше напечатанную статью о будущности войска7. Если бы Вы пожелали поделиться Вашими мыслями об обсуждаемом вопросе, Вы весьма обязали бы, направивши ответ по следующему адресу: в Москву, Арбат, Калошин пер., д. Давыдова, г. Кожевникову8. С совершенным почтением имею честь быть NN.
185.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
2 апреля 1899. Сергиев Посад
В запрещении стрелять в воздух выражается вера в птоломеевское мировоззрение и неверие в коперниканское, отдается предпочтение мнимо религиозному пред истинно-нравственным*, не выказывается и большого знания и Свящ<енного> Писания. Впрочем, это запрещение сделано, если не ошибаюсь, не в Америке, как говорит "Церков<ный> Вест<ник>", а в одной из республик Южной Африки1. Очень благодарен Вам за два письма, полученные от Вас2.
Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам свидетельствую мое глуб<очайшее> почтение. Искренне любящий и глубоко уважающий
Н. Федоров.
Благодарю за копию письма к В. Симонову3.
2 апреля
1899
P.S. На станции 1 го числа был.
Получил письмо от Н. П. Петерсона. 3 го апреля оставляет должность, "а дня через два или три после этого буду у Вас"4.
Что скажете о художественном нашествии России на Западную Европу: Архитектуры в виде Русского храма в Вене, концерт Синод<альных> певчих там же; драмы, романа. Конференция Гаагская есть также нападение России на Западную Европу, но мирное.
186.
Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН - В. А. КОЖЕВНИКОВУ
11 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович.
От полноты сердца не всегда глаголют уста. Ваше радушие, распространившееся и на меня, и на Н<иколая> Ф<едорови>ча, и не Ваше только, но и Марьи Григорьевны, С. М. и М. М. Северовых, превзошло все, что я когда-либо видел и испытал в этом роде. Принести Вам за все это глубочайшую благодарность немедленно же по приезде в Воронеж было потребностью сердца, души1. Николай Федорович и еще более преисполнен благодарностью к Вам, к Марье Григорьевне, М. М. и С. М. Северовым, потому что еще больше пользовался и радушием, и Вашими заботами о нем, свидетельствующими о великой любви...
От этой частной благодарности перейдем к благодарности всеобщей, к благодарности всех сынов человеческих к Богу всех отцов. Эта благодарность совершается и не может иначе совершиться, как путем объединения чрез всеобщее воспитание, а Вы как член воспитательного общества имени Царя Миротворца, Александра III, желали иметь "Завет" чтителя Пресвятой Троицы, а также и предисловие к "Сказанию о построении обыденного храма в Вологде"2, где излагается план повсеместного образования, и таким образом Вы вновь поднимаете вопрос, который остался без движения, погребенный в "Чтениях Общества Истории и древностей". Поэтому здесь и хотелось бы указать на тот объем, который должен иметь этот план, чтобы быть действительно всеобще-объединительным, вести к искуплению. Там говорится, что школы-храмы должны быть повсеместны, но не говорится, что эти школы должны быть двоякие, - одни д<олжны> б<ыть> воспитательные, посвященные образцу единодушия и согласия, Пресвятой Троице, другие же - исправительные, обращаемые из тюрем, как школ разврата, в школы-храмы покаяния и потому посвящаемые благоразумному разбойнику и целомудренной блуднице, помазавшей Господа, приготовляя Его на погребение (то есть употребив то, что служило к возбуждению половых страстей, на погребение, или воскресение), - благоразумному разбойнику как образцу глубочайшего раскаяния в нарушении единства, согласия, т. е. любви, грехе против Пресв. Троицы; в нарушении, доходящем даже до лишения жизни, как выражения величайшей ненависти, до лишения жизни без потери собственной, без употребления ее на спасение жизни других, т. е. без всяких смягчающих вину обстоятельств. Как те, так и другие, т. е. школы воспитательные и исправительные, должны быть мужеские и женские, или сыновние и дочерние, посвященные Сыну и Св. Духу, в безграничной любви к Отцу пребывающим, в чем и заключается основа бессмертного существования Триединого Бога. Но пока рождение не заменилось воскрешением, воспитание требует сохранения внутренней девственности, требует, чтобы дочь, рождая детей, оставалась бы дочерью своих родителей, которые и для сынов, и для дочерей составляют одного, ибо пока нет соединения двух в одну плоть, нет и естественного рождения... Но и от родителей требуется, чтобы и они не телесно лишь, но и духовно составляли всегда одно существо, уподобляясь Богу-Отцу.
Построение повсеместно школ-храмов, посвященных Пресвятой Троице, есть самое точное исполнение заповеди, произнесенной Христом по воскресении - "научите, крестяще во имя Отца и Сына и Св. Духа", заключающей в себе требование объединения для воскрешения, ибо научите - школы, крестяще - храмы, во имя Отца и <Сына и Св. Духа> - Троица <Пресвятая>. Все эти <- при разделении на мужские и женские -> четыре вида школ составляют литургию оглашенных, литургию уже внехрамовую, т. е. объединяют для совершения внехрамовои литургии верных, т. е. для евхаристии, благодарности действительной Богу и отцам, для воскрешения.
Тут несколько перепутано и не все может показаться ясным, по причине краткости, но желая поскорее послать это письмо, посылаем его, не исправляя, чтобы не переписывать.
Просим Вас передать наши нижайшие поклоны и глубочайшее почтение Марье Григорьевне, М. М. и С. М. Северовым, И. М. Ивакину, Ю. П. Бартеневу, Николай Федорович кланяется также Надежде Степановне3.
Всею душею любящие Вас
Н. Федоров и Н. Петерсон.
Недостаток места не дает нам возможности высказать особенную благодарность Сергею Михайловичу4 за хлеб-соль, которыми он нас напутствовал. Бородинский хлеб нам очень понравился, дети его с удовольствием употребляют даже с чаем, как пряник.
187.
Л. Г. СОЛОВЬЕВУ
Между 11 и 15 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый Лев Григорьевич
К глубокому прискорбию моему узнав о Вашей размолвке с Н<иколаем> Павл<овичем> Петерс<оном>1, - надеюсь, лишь временной, - я усерднейше прошу Вас не оставлять дела, предпринятого Вами, - Иллюстрации внешней росписи храма2, которой начало уже Вами положено. Икона-картина, которую Вы показывали на празднике Рожд<ества> Христова3, даст всем видеть то, что мы лишь услышим на утрени приближающегося Великого Пятка4. Вам выпал прекрасный жребий показать всем Сына в Отце и Отца с нашими предками в душе Сына5, которые своим единением в Боге призывают к миру нас, своих потомков. И в какое время? Когда собираются представители всех народов земн<ого> шара, чтобы водворить мир на земле. Прилагаемый при сем очерк Иконы-картины "Первосвященнической Молитвы"6, несмотря на свое крайнее литературное несовершенство, значительно улучшился, если бы к нему был присоединен фотографический снимок с Вашего произведения7.
Прилагаю прекрасное стихотворение с эпиграфом из паремии на Утрени Свят<ой> и Великой Субботы.
Надеюсь, что Ваш гнев на Ник<олая> Павл<овича> Пет<ерсона> Вы не перенесете на меня, который никаких с Вами прений не имел, а даже высказал свое глубокое расположение и уважение в статьях: "Музей Л. Г. Соловьева" и "Воронежский Музей в 1998 <году>" - статьи, не получившие известности, забытые, б<ыть> м<ожет>, и Вами.
С истинным почтением
имею честь быть
Н. Федоров
188.
В. Я. СИМОНОВУ
Между 12 и 15 апреля 1899. Воронеж
Черновое
Глубокоуважаемый Владимир Яковлевич
Осмеливаюсь предложить Вам, как специалисту, вопрос относительно военных - железнодорож<ных> команд: имело ли право гражданское начальство голодающих губерний, на основании существующих узаконений, требовать содействия от воен<ных> жел<езно>дор<ожных> команд для перевозки хлеба, или же нужно установление особого на этот случай закона?1 Прошу Вас простить мою назойливость, позволяющую себе послать Вам вырезку2 того же свойства, каким отличалась и посланная Вам при письме Достоевского заметка3, к которой Вы не высказали сочувствия; но в этой новой статейке превознесена Россия, хотя без всякого шовинизма. Со стороны же военных людей мне приходилось нередко встречать сочувствие к таким воззрениям на Россию! Я всегда предпочитал военную прямоту гражданской Кривде. Простите навязчивость старику, который, впрочем, не будет на Вас в обиде, если Вы не удосужитесь прочитать этот фельетон провинциальной газеты, в коем притом много непонятного для неместных жителей. Пусть это - мечта, но эта мечта имеет что-то, кажется, русское, славянское и резко отличается от всех социалистических романов будущего.
Еще раз прошу простить мою назойливость и навязчивость, хотя ради наступающего праздника всеоживления и всепрощения4.
189.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
15 апреля 1899. Воронеж
15 апреля 1899.
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Благодарю за пересылку ко мне письма Вл. Яков. Симонова1 и с превеликою дерзостью посылаю новое к нему письмо, да еще с вырезкою2, предоставляя, впрочем, на Ваше усмотрение, посылать его или уничтожить. В первом случае, т. е. если найдете нужным послать, то прошу Вас, удерживая смысл посылаемого письма к В. Я. Симонову, изложить его по-своему3.
Глубоко сожалею, что не мог исполнить Вашего желания относительно портрета. Но по своему характеру я люблю лишь стушевываться, стираться, делаться незаметным... и вдруг признать за собою jus imaginum!4 Ваши же портреты написаны в душе моей неизгладимыми чертами, так что, если бы можно было вскрыть ее, то Вы увидели бы не меня, а самих себя и всех, которым и шлю мой привет, т. е. Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам. Сергею Михайловичу посылаю вырезку из "Дона" "Ворон<ежский> Музей 1998 г." и прошу принять ее, если у него нет этой вырезки. Такую же вырезку нужно вложить в письмо к В. Я. Симонову. Адрес его С<анкт>-П<етер>б<ург>. Мойка. 32. Препровождая ко мне письмо Вашего тезки В. Я. Сим<онова>, Вы, конечно, должны были думать, что оно меня очень огорчит. Но моя уверенность и дерзость растут вместе с непризнанием и отрицанием моих убеждений. Напомните Юрию Петр<овичу> об оттисках его статей5 и о монографе Пушкинского стихотворения "Дар напр<асный>" и сами, если можете, помогите ему. Нужно воспользоваться нынешним увлечением Пушкиным и Самого Пушкина сделать орудием раскрытия "Цели жизни", которая выражена в Вашем стихотворении "Цель жизни"6. В заключение пожелаем, чтобы молитвами Преподобного Сергия, внушившего Вам прекрасную мысль содействовать осуществлению плана повсеместного построения школ-храмов к 500-лет<нему> юбилею открытия мощей чтителя Пресвятой Троицы, Образца единодушия, согласия и умиротворения7, - да соделает Вас Г<оспо>дь двигателем дела всеобщего образования, или, вернее, познавания причины всякой вражды и борьбы - единственно верного пути к умиротворению, которого Конференция мира, к сожалению, не сознает и, принявшись за дело, не дала даже себе труда подумать, что она предпринимает. Глубоко уважающий и любящий
Н. Федоров.
P.S. Л. Г. Соловьев обещал фотографический снимок к статье об иконе Первосвященнической молитвы8.
190.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
20 апреля 1899. Воронеж
Христос Воскресе!
Глубокоуважаемому и дорогому Владимиру Александровичу (жертвователю на Музей Воронежский и Школу Качимскую и проч.)...
Препровождая при сем заметку о Качимской школе1, составляющую необходимое дополнение и к Предисловию "Сказания о постр<оении> обыд<енной> церк<ви> в Вологде" и к объяснению, очень неясному, этого предисловия в первом письме2, надеемся, что Вы сделаете все возможное в новом Вашем положении члена общества распрос<транения> просвещения, конечно, благого. Н. П. Румянцев, пожертвовавший свой Музей на благое просвещение3, поставил при входе в него статую Мира4 и тем дал точное определение просвещению: благое просвещение должно содействовать умиротворению. До сих пор то, что одни (верующие) называли светом, другие (неверующие) называли мраком и наоборот, что для философов было свет, для верующих - тьма. Теперь будет положен конец этому разногласию, если Конференция не только признает обязанностью всех народов поголовное просвещение, но и взаимную помощь всех народов в деле Просвещения.
Справедливо сказано, что "Гнило всякое слово хвальное". После второго письма5, в которое попало гнилое словцо, наступил такой упадок сил, что я никак не мог окончить ни Пасхального письма о всеисцеляющей и всеоживляющей Пасхе6, при которой только и может быть всепрощающее умиротворение; не мог окончить <и> ответа А. Б., который напал на статью "О разоружении", полагая, что она имеет последователей7. Статья о забастовках, как продолжение статьи "О двух учреждениях: об отживающем (Университете) и недозревшем (Музее)", ограничилась лишь изложением содержания8.
Особенно жаль, что не могу Вам послать неоконченного и неотделанного Пасхального письма. А в этом письме вся утреня Пасхи (или, точнее, канон) названа Гимном Просвещению, ибо она начинается: "Воскресения день! Просветимся людие", т. е. чрез просвещение совершается переход от смерти к жизни, от земли к небеси, и оканчивается она, т. е. собственно канон: "Воскресения день" и также "Просветимся торжеством, и друг друга обымем"9, следовательно умиротворение, всепрощающее братотворение, есть дело также просвещения.
В нынешний академический год было две Пасхи: 18 апреля и еще прежде 12 августа, ибо и в России, где Циркуляр был встречен очень холодно, я слышал сравнение этого призыва к миру с Пасхальным благовестом.
Николай Павлович10 (он весь погрузился теперь в прощальные визиты) и я шлем Вам поцелуй мира, Вам, Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичу, Юрию Петровичу, Ивану Михайл<овичу>11.
Преданный Вам Н. Федоров.
20 апреля
1899.
191.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
24 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович.
Из трех писем, к Вам посланных, получен ответ лишь на первое1. Два же других заказных письма с разными приложениями, вероятно, не дошли до Вас.
Очень бы мне хотелось знать Ваше мнение о заглавии, которое само по себе скажет Вам больше, чем сама статья, носящая его. "О забастовках (шабашах) и Конференции против травматических эпидемий"2. Название войн травматическими эпидемиями принадлежит, как Вам, конечно, известно, знаменитому хирургу Пирогову3, а я только войну под этим названием делаю предметом занятий Конференции мира. Взгляд на войну как на травматическую эпидемию нельзя приписывать лишь натуралистам, ибо и Евангелие грехи называет болезнями, а войны нельзя не причислить к международным грехам. При таком воззрении на войну вся История является одною всеобъемлющею войною, более и более расширяющеюся и усиливающеюся, притом составляющею лишь один из видов борьбы как принадлежности всей слепой и даже не слепой, но не достигшей полноты сознания, природы. Пирогов, знаменитый не только хирург, но и педагог, называя войну травматическою эпидемиею, конечно, указывает, где нужно искать действительного врага всех людей, врага также, разумеется, временного, а не вечного, ибо вечная война есть так же утопия, как и вечный мир без всеисцеляющего и всеоживляющего воскрешения. Во имя, таким образом, Пирогова и нужно обратиться к Конференции с предложением поголовного приготовления всех к изучению той силы, которая делает человека орудием взаимного нанесения ран. Если такова задача знания, то как назвать забастовщиков, субботников, руководимых наукоборцем, бесстыдным лицемером Толстым?
Конечно, Конференция может ограничиться сокращением строевого войска, наносящего раны, и увеличением не строевого, санитарного, излечивающего раны войска! Не такое же ли это безумие, как, придумав такую казнь, которая соединяет наибольшую мучительность с наибольшею продолжительностью, прибегать к анестезирующим средствам?..
Свидетельствую глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичу.
Искренне и глубоко преданный Вам Н. Федоров.
24 апреля
1899
192.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
24-25 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Сегодня, 24 апреля, отправил к Вам письмо, сегодня же и получил от Вас1. Но из Вашего письма, полученного 24 и неизвестно когда отправленного, я не мог узнать о судьбе письма к В. Симонову, которое было вложено в одно из моих писем к Вам2 с приложением статьи из газ<еты> "Дон" "Музей в 1998 г.". В настоящее время предполагается возобновить сношение с В. Симоновым, а потому и нужно знать, было ли отправлено письмо к нему или же нет, что я предоставил на Ваше усмотрение. Надеюсь, что Вы не замедлите ответом на мой вопрос о сказанном письме, так как я думаю 30 апреля выехать из Воронежа, но куда же отправлюсь, сего еще не решил3.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичу.
Искренно и глубоко преданный Вам
Н. Федоров
25 апреля
18984
193.
Н. П. ПЕТЕРСОН, Н. Ф. ФЕДОРОВ - В. А. КОЖЕВНИКОВУ
29 апреля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый
Владимир Александрович!
Я сегодня только возвратился из моей поездки в Пензенскую губернию, и сегодня получилось Ваше письмо от 27 апреля1, в ответ на которое Никол<ай> Федор<ович> просил написать, что последнее письмо к Вам2 он писал до получения от Вас известий, как о получении Вами писем с приложениями, так и о посылке письма к Симонову3; кроме же тех приложений, которые Вы перечисляете в Вашем письме от 27 апреля, ничего послано не было, и Вы по неясности лишь письма его могли подумать, будто он послал Вам еще статьи о Забастовках и Конференции против травматических эпидемий4.
Мы думаем отправиться в Асхабад числа 5 го5 всем семейством разом, а Николай Федорович думает пожить в Воронеже месяца три-четыре, завтра пойдем смотреть ему квартиру. Когда вопрос о квартире будет решен, он сообщит Вам свой адрес.
Вчера получилось разрешение Цензуры на выпуск брошюры6 и сто экземпляров приготовлены для отправки к Вам, но отправка будет задержана впредь до напечатания дополняющего брошюру объявления.
Николай Федорович свидетельствует Вам, Марье Григорьевне, С. М. и М. М. Северовым свое глубокое почтение; я и жена моя также свидетельствуем Вам глубокое почтение
Глубоко Вас уважающий
и душевно преданный
Н. Петерсон.
Письмо Ваше понял и очень благодарен
Н. Федоров7.
194.
Н. А. ЭНГЕЛЬГАРДТУ
После 3 марта 1899.
Черновое
Энгель наконец откликнулся, после, однако, настойчивых требований возвращения посланных ему статей. Прямого и подробного разбора их он, однако, не дал, ссылаясь на угнетенное состояние духа, произведенное последними событиями. Признав мистицизм великого писателя (Достоевс<кого>) больною стороною его духа, он себя причислил к приверженцам строгого критицизма Канта1, а нас, следовательно, как признавших себя приверженцами Достоевского, <признал> мистиками и противниками критицизма.
Полагаю отвечать так: Мистицизм признаем болезненным явлением2, а Критицизма держимся гораздо строже самого Канта, который в Критике практического разума признает то, что не допускает в Крит<ике> чистого (теор<етического>) разума, то, что должно быть предметом общего действия, перенесено [у него] в область веры. Мы же признаем лишь доказательства от опыта, от общего дела, от практического разума, только не так узкого, как у Канта. Чтобы практический разум соответствовал теоретическому, был бы делом, исполнением идеала (Бога, по Кр<итике> чис<того> разума), нужно человека из орудия слепой силы, вытесняющего своих отцов, обратить в орудие Бога, возвращающего жизнь отцам. Называть это дело "задачею", а не Священным долгом могут только блудные сыны, а считать эту задачу "обширною" могут лишь живущие в розни. "Мне кажется, - говорит Энгель, - задаваться столь обширною задачею, как воскресение бывших до нас*, значит переходить пределы, которые поставлены духу человеческому его самокритикою"3. Что же это за самокритика, которая поставляет пределы долгу, труду, делает дух бездушным? Очевидно, эта критика подкупленная, а чем <она> подкуплена, можно видеть на всякой промышленной Выставке: <она подкуплена стремлением> жить для блага, даваемого фабрикою. Неподкупленная, беспристрастная критика, обращая все знание, науку в вопрос о причинах немирного состояния мiра (милитаризма неба и земли), признает только, что нет вражды вечной и безусловной, а устранение временной, конечной, как бы обширна она ни была, считает долгом разумных существ, таких, у коих дело с мыслью, теория с практикою не расходятся. Отказывая человеку в исполнении этого долга, Вы оставляете людей осужденными убивать друг друга, убивать постоянно, понемногу, в чем и мы виновны против Вас, возражая и причиняя этим хотя малейшую неприятность. А что всего хуже, просить прощения бесполезно, ибо лишать жизни понемногу мы можем каждый в отдельности, а возвращать жизнь, - что возможно лишь в совокупности, - запрещает самокритика. Верить же в возможность прощения - значит впадать в мистицизм, потому-то покаяние есть таинство. Разве раскаяние уничтожает то зло, которое уже сделано? Только воссоздание исправляет зло. Итак, наше <учение> есть чистейший Критицизм без компромисса, допускаемого практич<еским> разумом Канта. Оно есть позитивизм без "непознаваемого", хотя деятельность, требуемая от нас, не выходит из области временного и условного, ибо нет зла вечного, а устранение временного есть наше дело, наш общий долг, как орудий Безусловного. В религии мы не отделяем догмата от заповеди; в философии отрицаем всякий догматизм. Наше учение не догма, а метод, в противоположность мистицизму, который есть догматизм без всяких доказательств; наше учение соединяет в себе веру с безусловным неверием.
-------------------------------
Если кому нужна Самокритика, то именно Канту и особенно Фихте, ибо отрицание действительности мира значит признание себя лишь мыслящим сословием, а вовсе не отсутствие действительного мира. Самокритика прямо противоположна познанию самого себя, т. е. знать только себя; ибо и критика есть осуждение и отрицание всего и всех, а потому и самокритика должна быть осуждением и отрицанием себя, т. е. покаянием, смирением, а не гордостью.
Вопрос об отношении "проективного" к субъективному и объективному заслуживает гораздо более внимания, чем вопрос об отношении субъективного к объективному*. Последний, исключающий, или, вернее, отличающийся отсутствием проективного, есть выражение нынешнего глубоко безнравственного состояния мира, обрекающего громадное большинство человеческого рода на темноту невежества, а меньшинство на бездействие, а то и другое, т. е. весь род человеческий, на бессилие, на подчинение его слепой силе, на вечное несовершеннолетие. Вопрос об отношении субъективного к объективному, на который так много было положено труда, тем не менее не разрешен и не может быть разрешен сам по себе, а требует внесения проективного, которое возглавливает всех, объединяет всех в деле познавания слепой, умерщвляющей силы. Для проективизма небо не может быть лишь предметом созерцания и умершие не могут <быть только> предметом бесплодного сожаления.
Вы говорите в своем письме о Самокритике. О науке под таким названием мы не слыхали, но если эта наука говорит о господстве (нынешнем) слепой силы над разумною, то непризнающих такого господства мы не знаем, кроме разве поэтов (на тему Прометея); или же если <само>критика опровергает возможность мистичес<кого> воздействия, вроде заклинаний, на природу, то и такая наука нас не касается. Если же Самокритика находит невозможным объединение всех в труде познания слепой силы природы, носящей в себе голод, язвы и смерть, то такой науки, ни ее литературы мы совершенно не знаем.
195.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
12 мая 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Опасаясь наскучить своими рассуждениями, не могу, однако, не упомянуть об одном забытом юбилее. В будущем 1900 году 25 декабря исполнится 19 ть веков, по принятому счислению, от Рожд<ества> Христова. Возражения против юбилея я слышал от людей верующих, но говорить об них не буду. Задача этого 19 векового юбилея, конечно, подвести итоги тому, что сделано и что недовершено христианством; почему именно недовершено и что нужно для довершения, т. е. это вопрос о причинах небратского или немирного состояния всего мира; следовательно, задачи Юбилея и задачи Конференции1 имеют много общего, могут содействовать, дополнять одно другое. Такое совпадение можно бы считать обстоятельством очень благоприятным для дела умиротворения, но говорить об этом в коротких словах нельзя, а потому оставляю...
Н<иколай> Пав<лович> Петер<сон> со своим семейством теперь, вероятно, уже в Асхабаде2. Письмо Ваше получено им пред самым отъездом.
Мой адрес: Воронеж, Троицкое, дом Скрынченко, № 45; по этому адресу, как я сейчас узнал, письма доходят чрез две недели и даже больше. Впрочем, по словам хозяина дома, письма гораздо скорее будут доходить по следующему адр<есу>: Воронеж:, Губернское Правление, Григорию Дмитриевичу Скрынченко3 с передачей Н. Ф.
Будете ли Вы в Москве в конце мая и могу ли я выслать к Вам пенсионную книжку?
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам.
Преданный Вам
Ник. Федоров.
12 мая 1899 г.
Еще два слова: Воронежская Выставка, устроенная почти накануне XIX ти векового юбилея христиан<ства>, устроенная, можно сказать, из ничего, могла бы дать начало двум большим Выставкам4.
Но у нас точно заговор всех сословий против Конференции. Даже духовенство участвует в общем замалчивании. Какой-то Архиерей отслужил молебен об успешности Конференции, но пример не нашел подражателей. Пушкинский юбилей5 для того, очевидно, и раздут, чтобы отвлечь внимание от Конференции. Что мог бы сделать М. А. Веневитинов для Музейской Выставки по делу об умиротворении (см. "Исторический Вестник" № 2 й. 1899 г. Статья "Первый конгресс по Истории Дипломатии" (стр. 653, 655), бывший прошлого года осенью)6.
196.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
29 июля 1899. Воронеж
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович.
Премного благодарен Вам за посещение Воронежа. Из беседы о Вашем последнем путешествии1 я вынес много нового, неожиданного. Вашу поездку на север можно назвать путешествием в страну обыденных храмов, в ту часть ее, по крайней мере, которая наименее исследована в этом отношении. Если бы я знал, что Вы поедете не по железной дороге, а по старой дороге, по северным рекам, то я бы просил Вас описать обыденный храм в Великом Устюге2, в Цивозере, Туровце, кальки с коих (последних двух) мне дал В. В. Верещагин3 и которые я Вам, кажется, показывал4. После не совсем удачной попытки собирания сведений о храмах обыденных чрез посредство Епархиальных Ведомостей и Архивных комиссий5 в Вас неожиданно открылся непосредственный исследователь на самых местах единодушного соединения в труде построения целых храмов, в чем прообразовано будущее соединение живущих для воскрешения умерших. В этом соединении не рук только, но и душ заключается самая отличительная черта Православия, так же характерная, как и печалование. Мне кажется, что печалование о розни и гнете и объединение, отрицающее то и другое <(рознь и гнет)>, как это в строении обыденных храмов, заключает в себе критерий для суждения о достоинстве религий, сект, обзором коих Вы занимаетесь. Будем надеяться, что Вы побываете и в Брянске, где положено начало строению храмов из рельс6, которое могло бы иметь великую будущность.
Если бы я владел стилем, я непременно бы прославил эти редкие теперь и в прошедшем минуты плодотворного единодушия, создававшие в один день, точно в сказке, храм, соединяющий в себе все искусства.
В нескольких картинах могло бы быть представлено это построение. Для нашего времени, времени побоищ в парламентах, должно представляться изумительным зрелище обыкновенно бурного веча или мирского схода с его горланами и мироедами, согласно и единогласно решающего создать храм в один день.
Поездка в лес и возвращение из леса в виде священного хода и вся работа, превращающаяся в Священное дело, показывает, как исчезает противоречие между мирским и духовным, и человеческое дело становится Божиим. Невероятное для нашего времени соединение Божественного и человеческого становится очевидным. При сильном душевном подъеме рабочий день достигает 24 часов.
В идеальной картине построения обыденной церкви нужно было бы положить почин работы "в шестой день и час (пяток)", когда сам народ разрушил храм тела Христова. В день же покоя, в Субботу, день, в который Христос воскресил Лазаря и воссоздал храм своего тела, <надлежит> совершить весь труд построения храма, окончив его освящением к началу Воскре<сного> дня. В этом построении не заключается ли все догматическое, этическое и эстетическое Богословие?
Преданный Вам Н. Федоров.
29 июля 1899.
Ваше письмо (27 июля)7 получил прежде отправки своего и жду с нетерпением другого о Вологодских храмах и подвижниках.
197.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
4 августа 1899. Воронеж.
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Крайне сожалею, что Вы не можете поехать в Среднюю Азию1, а вернее в Средину мира, к Священному Меру, к Памиру, этой кровле мира, по имени которого весь старый свет следует назвать Памирским материком, не можете побывать на пределах Царства добра <(Иран)> и зла <(Туран)>, где легче было бы для Вас решить, что говорил и что не говорил Заратуштра2. Если бы наша (скорее не наша) интеллигенция одною жизнию жила с русскою землею, то приближение Руси к пределам этих Царств3 обязывало бы ее сказать свое слово по этому вековечному вопросу. Одно уже слово "ташкентцы" показывает, как чужд был Салтыков русской Жизни <и> Истории4. От Салтыкова не укрылась эта тяга в Ташкент для наживы, но укрылось значение этого движения к центру мира.
Все это я говорю, конечно, для того, чтобы отдалить решение вопроса: ехать или не ехать в эту страну, которая, однако, от самого детства представлялась для меня в высшей степени обаятельной. Впрочем, вопрос этот решился, можно сказать, сам собою. Косьма Петрович5 вызвался заменить Вас, сопутствовать мне, и даже ему обещан уже отпуск и билет до Петровска*, и я должен согласиться на Ваше предложение6. Впрочем, билет до Петровска нужно будет взять 3 го класса, потому что и у Косьмы Петровича будет не 2 го, а именно 3 го класса. Отъезд назначен 15 августа. Удобно ли будет Вам приехать к этому времени в Воронеж? Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне и всем Вашим.
4 августа 1899 г.
198.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
8 сентября 1899. Ашхабад
Глубокоуважаемый и дорогой
Владимир Александрович
Я очень опасаюсь, что ничего не сумею сказать для Вас любопытного о Туркестане1, об этой в высшей степени, впрочем, замечательной стране, замечательной своей пустынностью, требующею наибольшей (высшей?!) деятельности от человека.
Красноводск2 служит достойным входом в безводный Туркестан. Этот красный водою город не имеет, оказывается, своей воды, а пользуется привозною, цена которой, как я слышал, доходит иногда до 50 и коп<еек> и даже, будто бы, до рубля за ведро! Есть в Красноводске "опреснитель", но вода этого опреснителя имеет, говорят, очень неприятный вкус.
Туркестан после всего, что я видел, читал и слышал об нем, представляется мне в виде высокой пирамиды, сложенной из черепов и поставленной под безоблачным небом, среди безводной песчаной пустыни. Такое изображение символа смерти, умерщвления и безжизненной пустыни могло бы служить даже гербом Туркестана. В этом гербе была бы вся и География и История Турана*, указывающая не на прошедшее только, но и на будущее, т. е. на то, что должно бы быть, ибо нигде так не очевидна необходимость обращения орудий истребления, создавших пирамиды черепов, в орудия спасения от бездождия и безводия, как в этой центральной на всем земном шаре пустыне. В Закаспийской области3, равняющейся по величине Франции, более 4/5 занимает необработанная земля (пустыня) и лишь 1/5 обработанной, притом еще вместе с горами, почти лишенными всякой растительности. Чтобы обратить внимание людей науки на эту пустыню, которая, как говорят, более и более разрастается и грозит поглотить всю Россию... была составлена записка, в которой указывалось на необходимость сделать Туркестан, и именно Самарканд, местом будущего съезда естествоиспытателей и врачей, а также и археологического съезда. Самарканд же лежит у подножия Памира**, столько же важного в естественном, как и в историческо-археологическом отношениях. Записка эта была представлена Вице-Президенту Археологического Кружка в Ташкенте Н<иколаю> П<етровичу> Остроумову и принята им, по-видимому, очень благосклонно4, хотя в этой записке то, что многие считают фантастичным, не отсутствует.
В столице Тимура5 пробыл только день, потому буду говорить не о том, что видел, а о том, что, по краткости времени, не мог видеть и что Вы рассмотрите поподробнее, если будете в Туркестане. В 10 верстах на юг от Самарканда находятся развалины Кяфир-Калы, последней крепости христиан в Туркестане, - тут-то бы и следовало быть русскому Самарканду. Недалеко от этих развалин находится пещера - Кяфир-мола (могила неверных), т. е. христиан. Это та пещера, в которой исполнители воли Тимура задушили дымом последние остатки несториан - чтителей пророка Ионы и апостола Фомы6. Несториане в настоящее время присоединяются к Православию7, поэтому, кажется, следовало бы у этой пещеры поставить Новопечерский монастырь-памятник, сделать его Лаврою всего Туркестана. Назначить день памяти этих мучеников и сделать его местным или даже всероссийским праздником. В русском Самарканде, за неимением других святынь, чтут мифическую могилу Даньяра, т. е. пророка Даниила8. - По восточному обычаю, заменяющему наш поклон, прижимаю руку к сердцу, находя, что таким знаком лучше можно выразить приязнь, благодарность, с коими и остаюсь Н. Федоров. Свидетельствую мое глубокое почтение Марии Григорьевне, Сергею и Михаилу Михайловичам. 8 сент<ября> 1899. Прилагаю 1 й лист к статье "О хр<амах> обыденных"9.
Николай Павлович и Юлия Владимировна10 Вам шлют свой поклон.
199.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
15 сентября 1899. Ашхабад
Дорогой и глубокоуважаемый Владимир Александрович.
Спешу дать ответ на Ваш вопрос о выписках из статьи о храмах обыденных1. Чем более будет этих выписок сделано Вами, тем лучше. Если бы вся эта статья вошла в Ваше сочинение, то было бы очень хорошо и, конечно, в дословных выражениях, если эти выражения точны, и в измененных, если они не очень точны и ясны в статье о храмах обыденных2. Прилагаю при сем 3 и листа продолжения статьи "О храмах обыденных" и два письма, которые вошли в статью, а в Вашем экземпляре их нет3. Эти письма набело не переписаны, потому что спешили отправкою, согласно Вашему желанию.
Можно сказать кое-что и о храмах Туркестанских.
Создание каменных храмов в Туркестане также требовало соединения множества человеческих сил, как у нас строение деревянных храмов в один день. Обыденный храм - торжество над временем. Каменный храм Туркестана, воздвигнутый в лишенной камня местности, - торжество над пространством и тем большее, чем дальше место строения от места добывания камня. Добровольное у нас заменялось здесь принудительным. Легенда приписывает построение огромных мечетей-памятников эмирам, султанам, употреблявшим свои громадные полчища на эти постройки, расставляя их от каменоломен до мест сооружения этих храмов.
-------------------------------
В № 33 газеты "Неделя" напечатано письмо из Рима под заглавием "Уничтожение града"4. Листок с этой статейкою прислал Е. Л. Марков из Воронежа в Асхабад Ник. Пав. Пет<ерсону> с надписью под заметкою о граде "Прямо-таки Ваши чаяния". По поводу письма из Рима составлена была небольшая записка и препровождена к Е<вгению> Льв<овичу> с просьбою переслать ее, если он найдет это возможным, в Редакцию "Недели"5, коей он, кажется, состоит сотрудником. Записка начинается словами, взятыми из лекции Наццари, отставного офицера, читанной им пред многочисленной публикою. "Если бы, - сказал бывший офицер, - пушки были направлены вместо груди людей на тучи, несущие разорение бедным крестьянам, то это было бы более достойно человечества"*8. Сказав верно, высказав истину, как говорится в записке, он не остался верен этой мысли, а тотчас ей изменил. Вместо того чтобы говорить об обращении орудий истребления, огненного боя, в руках войска находящегося, в орудия спасения, хотя бы от града лишь, он заговорил о другой артиллерии, заводимой сельскими хозяевами. "Неделя", говоря о лекции Наццари, думает ознакомить Россию с совершенно в ней будто бы неизвестным вопросом. Записка же, приводя выписки из газет и журналов, доказывает, что не только этот вопрос известен, но даже имеет, с одной стороны, ожесточенных противников (арх<иепископ> Амвросий), а с другой - возведен даже в теорию, в общий вопрос об отношении разумных существ к слепой бесчувственной природе, не как двух сил, от века существующих (как Ормузд и Ариман, белбог и чернобог), а как временное лишь раздвоение силы, которая делается тем более слепа, чем больше бездействует разумная. Россия, как продолжательница Ирана, делаясь орудием Безусловного Существа, т. е. делаясь христианскою, объединив всех, устраняет обусловленное бездействием разумной силы зло, т. е. смерть, и восстановляет благо, т. е. жизнь. Впрочем, в самой Записке не говорится ни об Иране и Туране, ни об Ормузде и Аримане, а говорится о высшей нравственности, в которой добро не обусловливается существованием зла и не обречена она, как нынешняя мораль, делать добро, не искореняя никогда зла. В Записке это изложено полнее, а потому и яснее.
Приготовлено письмо к Вам, в котором излагается программа наиболее плодотворного путешествия по Туркестану9, и будет вскоре послано к Вам... Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне. Поздравляю от себя и от Н<иколая> Пав<ловича>10 со днем Ангела Сергея Михайловича11, и с имянинником Михаила Михайловича12.
Пожелав всяких благ, остаюсь преданный Вам Н. Федоров.
15 сентября
1899 года.
200.
В. А. КОЖЕВНИКОВУ
19-22 сентября 1899. Ашхабад
У подошвы Парапомиза, на рубеже Ирана и Турана | | | |