С абсолютной точки зрения все науки имеют одинаковую ценность и значение, как части одного органического целого - познаваемого. Нельзя сказать того же, приняв во внимание более или менее тесную связь их с жизнью. Раз известная научная отрасль возникла, мы имеем полную возможность обсуждать значение ее для человечества, ее, если можно так выразиться, связь с его, т. е. человечества, грядущими судьбами: чем более глубокие и общие жизненные условия затрагиваются и разрабатываются данной наукой, тем более почетное место должно отвести ей человечество и поставить разрешение ее вопросов на первую очередь.

К сожалению, подобная правильная оценка совершается не сразу и лишь медленно проникает в сознание общества.

Если бы мне надо было привести наиболее поразительный пример человеческой беспечности, то я указал бы на отношение к изучению наиболее общих внешних условий нашего существования, - на отношение к явлениям, происходящим в воздушном океане, на дне которого живет человек; короче - я указал бы на положение метеорологии в ряду других человеческих знаний. Правда, за последние десятилетия дело это прогрессивно развивается, но и теперь еще постановка его далеко не соответствует его значению. Очевидно, что для земледельческой страны, какова Россия, изучение атмосферных явлений представляется делом чрезвычайной важности, но кроме того, на России в этом отношении лежит общечеловеческая миссия.

В. Н. Каразин еще в 1810 году писал, что Россия представляет самую удобную арену для метеорологических наблюдений, а за последнее время, с опубликованием работ инженера Савельева по наблюдению солнечной постоянной⁹, это мнение стало ходячей монетой.

Что же сделано нами для разработки метеорологии? По выражению Воейкова, "еще в начале 19 го столетия изучение метеорологии не составляло в России общепризнанной необходимости"¹⁰. В период 1820-1835 г. наблюдение велось на 30 станциях и преимущественно частными лицами. Основанное Гумбольдтом в 1828 Magnetische Verein* нашло отголосок и в России, где было основано 8 станций для наблюдения магнитного электричества. Впоследствии круг их деятельности был расширен в смысле включения в их программу метеорологических наблюдений. В 1849 году была основана Главная Физическая Обсерватория, но, по свидетельству Воейкова**, еще в 1874 году даже в Петербурге не все знали об ее существовании. С 1850 года в деле организации метеорологических наблюдений принимает участие Императорское Русское географическое общество. В настоящее время всех метеорологических станций, находящихся в заведывании или под руководством Главной физической обсерватории, считается около 524.

В Москве и ее окрестностях регулярные наблюдения ведутся в Петровской Земледельческой Академии, в Константиновском Межевом Институте и в Университете. Последняя станция, на днях вступающая во второй год своего существования, в материальном отношении поставлена хуже других, хотя бы уже потому, что наблюдения ведутся в двух довольно удаленных друг от друга местах и, к тому же, психрометрическая будка помещена на застроенном со всех сторон дворике старого здания¹².

Вот почему сообщение "Русских Ведомостей" о возбуждении ходатайства относительно перенесения обсерватории в бельведер Румянцевского Музея должно было заинтересовать всех лиц, близко принимающих к сердцу судьбы русской метеорологии. К сожалению, надеждам, высказанным газетой, не суждено было оправдаться, так как вопрос этот вскоре окончательно заглох. Хотелось бы верить, однако, что новое ходатайство, обращенное помимо канцелярий непосредственно к тем, от кого зависит разрешение этого вопроса, должно привести к благоприятному концу. В самом деле: в пользу упомянутого проекта говорит целый ряд доводов.

Великолепное здание Музея занимает одно из наиболее возвышенных мест города, а его купол положительно господствует над окрестностью; прибавим сюда огромное собрание книг, находящихся в том же здании, и выгоды предлагаемого перемещения станут сами собою очевидны.

Если причиною неудачи первого ходатайства была мысль, что соединение обсерватории с музеем вообще недопустимо, что таким образом деятельность учреждения, посвященного главным образом истории, была бы затруднена союзом с наукою естественною, то мы должны признать здесь наличность недоразумения.

Музей есть по преимуществу книжное хранилище. Но что же такое книга, как не запись наблюдений? Это определение остается верным, будет ли содержание книги биография, техническое руководство или метеорологический бюллетень. Притом, всякая книга есть не более как пособие к дальнейшему изучению познаваемого, к той великой, еще не напечатанной книге, изучение которой должно составить задачу человечества.

Не говоря уже о том, что такая оторванность наблюдателей от книжного хранилища лишает последнее жизненности и превращает из пособия в немую могилу, не говоря уже об этом, мы должны признать, что самое деление наук на исторические и естественно-математические крайне искусственно. Это не два отдела, а две взаимно пополняющие друг друга точки зрения.

Все имеет прошлое, т. е. свою историю, а с другой стороны, вся совокупность явлений на нашей планете происходила в небесном пространстве и управлялась законами астрономическими.

С этой объективной, космической или астрономической, точки зрения, человек является небожителем, а жизнь его - частью мировой истории. Не будем, однако, обольщаться мыслью, что такое правильное и целостное понимание науки представляется делом новым. Вот что читаем мы в книге Оленина*, посвященной вопросу об устройстве петербургской публичной библиотеки: "Намерение Государыни (Екатерины II) было, как сказывают, соединить сие здание с Аничковским дворцом посредством великолепного сада и теплых крытых зданий, в коих предполагалось развести разные деревья; сверх того, намерение было поместить в сих зданиях все части, касающиеся до наук и художеств, а на доме определено было поставить обсерваторию, как то значится в чертеже первоначального плана" (стр. 11).

Таким образом, приведя план относительно обсерватории в исполнение, мы только осуществим правильную мысль, завещанную нам предками, а назвав эту обсерваторию "Каразинской", мы соблюдем самые элементарные правила исторической справедливости, восстановив славу первого метеоролога с широкими научными стремлениями. Включением в программу подробных и всесторонних наблюдений над атмосферным электричеством, что составляло излюбленный предмет Каразина, мы соорудим ему достойный памятник.

Но этого мало: неужели ту "мерзость запустения", которая царит в саду музея, нельзя променять на научное пособие первостепенной важности? Почему бы на горе сада не воспроизвести модель геологического разреза России по наибольшему ее протяжению, т. е. от Мурманского берега, на границе двух океанов, по направлению великой сибирской дороги до океана Великого?** Данных для такого грандиозного плана еще недостаточно, но подобная работа, производясь постепенно и служа наглядным отчетом успехов геологии, теперь особенно уместна и желательна. Таким образом со временем мы имели бы у подножия исторического музея доисторический.

Быть может, в саду нашлось бы место и для опытной станции, великолепный проект которой, созданной проф. Тимирязевым, до сих пор остается без исполнения.

Вообще, чем разностороннее будут научные задачи музея, тем более он будет терять значение кладбища, вызывающего лишь редкое и случайное паломничество, и тем более он будет осуществлять свою идеальную задачу -служить образовательным орудием в широком смысле.