|
|
|
|
|
|
|
Приложение из III тома |
|
 |
|
|
|
|
|
|
|
|
Приложение из IV тома |
|
Материалы к истории знакомства Ф. М. Достоевского с идеями Н. Ф. Федорова |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Материалы В. А. Кожевникова |
|
К вопросу об умиротворении |
|
|
|
|
|
|
|
Комментарии |
|
|
|
|
Приложение из IV тома |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
К вопросу об умиротворении 1
В. А. Кожевников
Запад любит похваляться высокою степенью уважения власти в конституционных странах к общественному мнению. К сожалению, западные государственные деятели много раз подавали серьезный повод сомневаться в основательности такого убеждения. Но никогда еще уверенность во влиятельности общественного мнения на образ действия правящих сфер на Западе не испытывала такого чувствительного удара, как в настоящую минуту. В самом деле, можно ли себе представить более резкое, более грубое противоречие, как то, которым оказывается за последнее время поведение вершителей западной политики с мнением самого общества? Тогда как общество, от низших слоев до высших, громко и восторженно заявляет о своем сочувствии великодушному призыву Русского Императора к всемирному миру, дипломаты, политики и правители конституционных стран, не решаясь противоречить этому призыву словами, на деле с усиленной энергией и поспешностью принимают меры, как раз противоположные миру. С одной стороны, печать Старого и Нового Света поет хвалебные гимны Манифесту 12 августа; для одобрения его произносятся бесчисленные речи, собираются колоссальные митинги, подготовляются небывалые по размерам, сочувственные международные демонстрации... А с другой?.. С другой - император, считающий себя за рыцаря, за преемника прав и заветов крестоносца Барбароссы, запечатлевает свое паломничество ко Гробу Господню уверениями в дружбе с Исламом, приказаниями возложить венок славы на гроб Саладина, отнявшего у крестоносцев Гроб Господень, а вернувшись на родину, провозглашает, что вернейшее обеспечение Мира есть хорошо отточенный германский меч!2 Другой монарх, сосед России, заявляет, что сочувствие призыву к миру не должно останавливать увеличения военных сил на море и суше, и оповещает о какой-то пробной их мобилизации3. Англия отвечает на манифест Русского Государя захватом Фашоды4 и постройкою сотни новых военных судов, вызывая этим соответствующие меры предосторожности во Франции. В немецком Рейхстаге требуют огромного дополнительного кредита на военные "улучшения"5. Хваленая за свой мирный прогресс республика Северной Америки вступает решительно на скользкий путь завоеваний и после грустных подвигов войны с Испанией6 приготовляется к новым захватам в Азии, не оправдываемым мирными целями, и, словно под влиянием новейших речей о мире, опровергаемых немирными мероприятиями всего Запада, даже маленькая Бельгия намеревается просить об усилении обеспечений ее территориальной неприкосновенности. Это ли искреннее сочувствие делу мира? Это ли уважение к общественному мнению?..
Сам Запад сознает, впрочем, лживость положения, созданного таким образом его политиками; он даже как будто начинает каяться в этом. Главный организатор грандиозной европейско-американской манифестации в пользу Разоружения, издатель Review of Reviews Стэд7 (в № своего журнала от 15 декабря 1898 г.), отозвавшись с восторженною похвалою о предложении Русского Государя, в следующих выражениях характеризует препятствия, которые оно встречает на Западе. "Огромная сила самой закостенелой корысти, вкоренившейся во всех странах, сплоченная масса международной зависти и враждебного друг к другу честолюбия, словом: сам Сатана со всеми слугами своими уже повсюду ополчается на него, быть может, там наиболее деятельный, где его наименее заметно, ведущий подкопы под прикрытием личины благообразных выражений сочувствия". "Но (спешит прибавить английский публицист) и с другой стороны стоят также не малые силы! Первая и главная сила есть сила и мощь, свойственные Самодержавию по самому существу его. Торжественные обеты при Священном Короновании не могут быть праздными формулировками для души, столь глубоко проникнутой чувством долга, как душа Государя. Одно только непрестанное сознание той обязанности, которою Русский Царь облечен по отношению к бесчисленным миллионам людей, взирающих на него как на воплощение Божественного Промысла на земле, в состоянии поддержать его в его дневных трудах, и то же, свыше вверенное ему полномочие поможет ему пребыть твердым в своем решении и укрепит его волю для проведения намеченного дела до конца". (Review of Reviews. 15 декабря 1898. P. 551-2.)
Так смотрит на отношение Запада и России к великому современному вопросу сын Запада, сын страны конституционной, демократ, хотя и признающий, что "демократия только случайно может функционировать с успехом". (Id. Ibid. P. 552.)
Не странно ли, после таких признаний, слышать не только на Западе, но и у нас мнение, которое иногда приходится слышать, будто в самой России народ относится равнодушно к великому делу умиротворения! Правда, в России нет митингов и показных демонстраций для эффектной выставки мнений: не в обычае и не во вкусе они русского народа; но в них в данном случае и надобности никакой нет! Всякому, знакомому с русским народом, с заветами его прошлого, с его душою, излишне, праздно и оскорбительно было бы доказывать любовь этого народа к миру, его отвращение к войне завоевательной. То и другое без слов доказано делами, доказано всею историею России, ее отношениями к Западу и Востоку. Весь смысл русской истории, как и внутренний смысл самодержавия, воплощается в одном величавом и правдивом слове: "умиротворение". Поставленная верховною волею Провидения между западным миром и восточным, открытая по своему беззащитному положению корыстным и честолюбивым ударам того и другого, Россия сначала, в течение долгих веков, бескорыстно и самоотверженно защищала и спасала Запад и его цивилизацию от нашествий восточных варваров, а потом, когда в этом стала миновать надобность, Россия была принуждена для своей и общеевропейской безопасности заняться умиротворением и самого Востока, благим делом, которое, с Божией помощью, она успешно продолжает и поныне. Румыния, Сербия и Болгария, Греция и Крит, освобожденные Россией из-под ига турецкого, Пруссия и другие западные страны, освобожденные ею из-под деспотизма Наполеона, могут, вместе с ею же умиротворенными азиатскими разбойничьими ордами, ответить за нас: бескорыстно ли относилось Русское Государство к возложенной на него Божественным Промыслом трудной задаче - вести войны для освобождения и умиротворения народов, и не был ли всегда готов русский народ "полагать душу свою" не за одних друзей, но и за врагов своих!
Истинный смысл народного русского мировоззрения выражен в двух великих понятиях: Православие и Самодержавие. То и другое, в пределах жизни земной, стремится к выполнению одной и той же высшей задачи: всеобщего умиротворения, "возвращения сердец сынов к отцам", а через это - восстановления всеобщего, всесыновнего братства. Церковь Православная, в отличие от небратского, деспотического угнетения народностей и личностей католицизмом и от столь же не-братского обособления и отчуждения мелких групп и личностей от целого в протестантизме, - Церковь Православная в своем широком начале соборного, братского единения и равноправия возводит учение о Пресвятой Троице, нераздельной и неслиянной, в высший образец свободного, любвеобильного единства, делая его образцом и для человеческой нравственности, для всего общественного строя и мирового согласия. К тому же стремится и Самодержавие, верное своему истинному, священному смыслу, поставляя Царя, Отца народа, в заместителя всех отцов, или, как выражалась древняя Русь, "в отцов и праотцов место", обращая таким образом и всех людей в братьев. При таком мировоззрении, принятом и усвоенном искони русским народом, немыслимы, непозволительны политические партии, политические разномнения и раздоры; возможна только одна политика: политика умиротворения, объединения, возвращения к сознанию и признанию родства, исходящего из общего отечества, земного и небесного. Об успехе этой-то политики, единственной возможной с правильно-русской точки зрения, и молится непрестанно Церковь Православная, а с нею и русский народ: "о мире всего мира и о соединении всех"8. И лишь поскольку, впредь до полного умиротворения, война, в смысле охраны и расширения царства мира, является печальною неизбежностью, лишь в этом смысле и Церковь, и Самодержавие, и народ православный признают войну всеобщею обязательною повинностью и несут ее беспрекословно с высшею степенью добросовестности и самопожертвования, зная и чувствуя, что "больше сия любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя"9. Оттого Церковь, молясь о воинах, видит в них как бы мучеников, "убиенных за веру, Царя и отечество"10, то есть за дело мира; так как вера в Бога отцов есть согласие всех в признании и выполнении высшей истины, а Царь есть объединение родственного согласия сынов земных в общем мирном деле сыновнем и братском, Отечество же - святыня праха отцов, алтарь, связующий сердца сынов человеческих любовью животворящею. Убиенные на брани за эти великие жизненные начала в мировоззрении народа русского - подвижники дела мира, приравниваемые до известной степени к славе венца мученического. В этом смысле, а не в тщеславном, в смысле подвижническом, а не в геройском, ценит солдата простолюдин и отмечает нередко особо в своем поминаньи усопшего "воина", словно желая этим удостоверить его преимущественное право на жизнь вечную в награду за жертву жизни временной на пользу ближнего.
Сверх того, присущее народу русскому неискоренимое в нем глубокое почтение к усопшим, к праху "отшедших от нас отцев и братии наших"11, создает в душе народной естественное, особенно сильное отвращение к истреблению человеческой жизни, настолько сильное, что даже убийцу народная речь предпочитает вместо преступника называть "несчастным", полагая вполне правильно, что сознание быть виновником смерти человека есть высшее несчастие. Русская церковная и государственная жизнь, создавшаяся в века родового и общинного быта у подножия храмов, кремлей, городков и острожков, дединцев, воздвигнутых над могилами предков для охраны их священного праха, - древне-русская жизнь передала и длинному ряду поколений почтительное, благоговейное отношение к усопшим и вместе с тем и глубокое отвращение ко всякому поруганию смертных останков опочивших. Не может, следовательно, не быть тяжелым и скорбным для русского сердца созерцание того разнообразного поругания этих дорогих останков, которое часто бывает неизбежно в трудных походах, в кровопролитных битвах и в особенности при современных, так называемых "усовершенствованных" орудиях разрушения и истребления, обезображивающих и оскверняющих богоподобный образ человеческий. Уже одно уродование и искалечивание тел усопших, одно оставление их на долгое, беспризорное тление или на съедение хищным зверям и птицам, одно, наконец, спешное, небрежное предание их земле врагами, без чина православного погребения, вдали от близких, от родины, поруганных и неоплакиваемых, - одни уже эти ужасные следствия войны наполняют русскую народную душу глубоким отвращением, которое превратилось бы в непреодолимое, если бы не убеждение, что такая гибель жизни человеческой есть мученическая жертва за высшее благо: за Веру, за Царя, за Отечество.
При таком взгляде на войну как же должен, как же может простолюдин русский относиться к новейшим "усовершенствованиям" орудий, несущих смерть и разрушение, орудий, непрерывно вводимых в военный обиход в наши дни? Как отнесется он ко всем этим динамитам, меленитам, роборитам, минам, самодвижущимся торпедам, разрывным снарядам и метательным, предназначаемым для опускания с воздушных шаров, к применениям электротехники к истреблению человеческих масс, словом - ко всем этим блестящим изобретениям гуманного века, частию уже практикующимся, частию только замышляемым? Если в так называемой "культурной среде", из которой (не в обиду будет сказано!) исходят эти изобретения, на них лучшая часть людей смотрит как на орудие величайшей жестокости, то в среде "некультурной", которой наиболее приходится страдать от таких успехов знания и техники, народ должен в них видеть прежде всего акт кощунственный, акт непростительного поругания над величием умирающего или умершего. Над покойником смолкает порицание; перед ним расступается толпа; перед ним сам Царь обнажает голову... Бессильный облечь "позор тления" в "благолепие нетления" простолюдин силится, насколько возможно, облагообразить внешний вид почившего: равнодушный к щегольству при жизни, русский человек заранее, задолго до смерти, заботливо снаряжает себя, как он выражается, "на смерть", то есть к погребению, готовый и другим оказать эту последнюю услугу, этот последний долг, в исполнении которого Христос усмотрел повод к снисхождению даже применительно к великой грешнице12. Недавно в одном католическом журнале (La Civilta cattolica №№ 19 Nov. e Die. 1898) нам встретилась большая полемическая статья (Il Cadavero umano, sua filosofia e sua giurisprudenza13), вызванная брошюрою неаполитанского адвоката Hempu (Cadaveri e Sepolcri. Considerazioni giuridiche. Napoli. 189714) и старающаяся с точки зрения религиозной, нравственной и юридической доказать право человеческого трупа на почтительное отношение к нему, на неприменимость к нему личного произвола, выражающегося, например, в лишении его установленных форм погребения. Грустно становится за страну, где приходится доказывать нравственный долг почтения к умершим! В народе русском самая попытка этого рода показалась бы нелепостью, если не кощунством, до того самоочевиден и непреложен этот нравственный долг для совести русского человека!.. Почтительное отношение к телу умершего сказывается в русском народе его непреодолимым отвращением к сожиганию трупов, в котором он видит высшее нечестие, противоестественное преступление (см. статью "Любовь погибает" - "Русский Вестник". 1898. № 1.15). Что же сказал бы русский простолюдин, если бы он мог послушать последние прения в Германском Рейхстаге, где прусский военный министр, доказывая необходимость доведения разрушительных сил немецкой артиллерии "до идеального совершенства", находил еще недостаточным современную успешность действия ее орудий, хотя профессор Эсмарх, "ссылаясь на опыты с новыми орудиями, опыты, которые были произведены над трупами", удостоверился, что от последних после таких опытов "не остается и человеческого подобия, что все кости разбиваются вдребезги и превращаются в порошок, тогда как мягкие части горят пламенем"!.. ("Русские Ведомости" № 7. 7 января 1899 г.)
Вольно сотрудникам рыцарственного друга Ислама стремиться к "идеалам" этого рода, не отказываясь в то же время от приписываемой ими себе роли "носителей культуры"! Но народ русский, сотрудник царей-миротворцев в священном деле умиротворения мира, несомненно с глубоким отвращением отвернется от этих новых изобретений, соединяющих зверское истребление жизни с массовою кремацией убиваемых, то есть с высшим поруганием величия усопших, по воззрению русской народной души.
В. А. Кожевников
|
103 кб
