Когда Наполеон, изучавший пред походом 12-года Россию¹⁷⁶, говорит нам, что столица наша - Москва, то в этих словах нельзя не видеть результат его изучений, а вместе с тем нельзя не чувствовать в этих же словах некоторого презрения к нашей непонятливости, непонятливости нашей интеллигенции, конечно, (<презрения> к нашим поэтам, художникам и т. п.), видевшей свою столицу в Петербурге, или, вернее, в Париже, которому Петербург силился уподобиться. В указании на место, которое должно быть нашею столицею, 3 м Римом, и заключается великий жребий, о котором говорит, но не разъясняет, наш известный поэт. Но не этот только поэт, а и вообще наши поэты, мыслители, художники, историки, не сочли за нужное разъяснить этот вопрос, который даже не представляется для них и вопросом. А между тем Наполеон был настолько убежден в истине своих слов, что в битве под Москвой пожертвовал 50000 его войска, чтобы только овладеть этим центром всей нашей будущности, уверенный, что спасал Европу от страха за ее собственную будущность, спасал Царьград от наших покушений, открывал себе путь к Индии, к низложению Англии. В чем же наша будущность, чем должна быть Москва, или, точнее, Кремль, ибо только в Кремле может быть написан, выражен план нашей будущности? Старая, Московская Русь написала на стенах храмов, палат, внутри и даже вне, все свои воззрения, все, чем она была; что же касается новой Руси, то она ничего не сказала, ничего не написала о том, что она есть и чем должна быть, хотя пустыри Кремля и голые его стены приглашают написать свое слово об этом предмете. Нельзя считать решением вопроса обращение Ивана великого в бельведер, а Кремлевской крепости в гульбище.