Со времени Канта каждый немец (и вообще европеец) уверен, что "мир есть его представление", тогда как следовало бы сказать, что и самое представление совсем не наше или не совсем наше.

"Каждое существо может быть воспринято другим существом только как материя, как вещь, одаренная способностью движения" (вернее сказать по этому воззрению просто: вещь движущаяся); "и только для себя оно может существовать и является себе как дух, одаренный сознанием, ощущением и волею", - <но не чувством.> Из чего выходит, что каждое существо, усвоившее себе критику, может принять за наиболее вероятное, что оно только и есть дух, а все другие существа вещи.

Мифологи же (т. е. большинство) признают во всех вещах дух. "О существовании сознательных состояний вне меня, в других существах я могу заключать только путем аналогии, непосредственно же я воспринимаю только движения других существ, а не их внутренние состояния". <Иначе это и быть не может при отчужденности, безродности, но> задача знания и состоит в том, чтобы аналогии дать равную достоверность с непосредственным ощущением, чтобы по движениям непогрешимо определять душевные состояния других и самим не вводить в заблуждение других движениями, не соответствующими душевным состояниям. И каждый, зная, что он есть для всех других вещь, слепая сила, может доказывать противное, т. е. что он не слепая, а даже нравственная сила, если будет действовать как таковая сила. Если человек по природе признает всех других, кроме себя, вещами, то порабощение, рабство есть явление естественное, но не человеческое, что доказывают мифологии.

"Насажденная религиею привычка к добру" (по учению мониста Нуаре)³⁷ "останется, даже когда он <человек> утратит веру в Бога и бессмертие". "Христианство научило человека ценить добродетель и этим, - по мнению представителя монизма (тот же спинозизм), - его роль кончилась". Что касается до утраты веры, то об этом можно говорить не как о будущем только. Относительно же привычки к добру, то если эту привычку не относить к будущему, ее никак уже нельзя признать существующею.

"Зная цену добродетели, человек будет любить добро ради добра, независимо от религиозных побуждений". Но какую же цену имеют добродетели, взятые не в религиозном смысле?!.. Невоздержание - отвратительный порок, воздержание же само по себе есть что-то отрицательное, пустота, которую любить никак нельзя. Воздержание ради других, чтобы другим сделать добро; но в этом ли ценность жизни вообще?!.. Терпение - страдательное состояние, бездействие - никак не может сделаться предметом любви, но и терпеть можно или от слепой силы или от несправедливости себе подобных. Правда как неделание зла не есть что-либо положительное и потому любимо быть не может, а как кара за преступление не есть же добро. Мужество могло бы быть любимо, но ему нет поприща для проявления, если мы безусловно осуждены на рабство слепой силе, кроме борьбы с себе подобными. "Никто серьезно не станет утверждать, что вечное существование индивидуумов X и Y имеет чрезвычайное значение". Не дав им поприща для проявления себя, они, конечно, не будут иметь значения.

"Материализм более, чем какая-либо другая система, придерживается действительности, т. е. совокупности явлений, данных принуждением чувств. Но при этом материализм забывает, что действительности - абсолютно твердого, от нас независимого и, однако, нами познаваемого существования, - такой действительности не существует и не может существовать. Мир есть представление и не только вообще представление, но наше представление". Действительности, независимой от нас, не существует, и в то же время она дана нам принуждением чувств; <т. е.> рабство называет себя господством. Если мир есть наше представление, то это представление есть выражение действия на нас кого-то или чего-то, которое даже не дает себя знать, не хочет быть знаемо, т. е. наше представление есть наше рабство. Но представление, скажут, есть произведение не внешних только чувств, - в представление вносится и то, что предшествует чувству ощущения. Если бы это было и так, то во всяком случае прямо от нашего представления, в мире, даваемом принуждением чувств, ничего не происходит; даже самое представление не наше произведение. Представление, насколько оно наше, может быть проектом изменения в не-нашем, независимом от нас мире.