Лучшего начала для такой статьи не может быть, как следующая молитва сиро-халдеев ²¹:

"Испрашиваем также Твоего милосердия для всех наших врагов и всех ненавидящих нас, для всех умышляющих зло против нас. Не о суде или мщении молимся Тебе, всемогущий Боже, но о сострадании и спасении и отпущении всех грехов, ибо Ты хочешь всем человекам спастися и в разум истины идти" (Католикос Востока и его народ. С. Пб. 1898, стр. 42, 43)²².

Такая молитва - не единственная у сиро-халдеев*, которые вступили с нами в общение²⁵ и у которых такие молитвы было бы весьма своевременно позаимствовать теперь, когда даже против дела умиротворения пробуют воздвигать возражения будто бы на основании пророчеств о кончине мира.

---------------------

Вопросу об условности пророчеств о кончине мира следует предпослать объяснение "Закона и пророков"²⁶ в ученом смысле и в смысле религиозном. Священное деление книг Св. Писания резко отличается от деления ученого: священное деление не знает догмата, а знает закон, то есть требует дела; оно не отделяет истории от пророков, то есть деяния от слова. Для ученых же пророк есть созерцатель, то есть ученый, имеющий своим предметом знание будущего, как события рокового, фатального. Евангелие же, согласно со священным делением древности, знает "Закон и пророки", то есть знает закон и обличителей беззакония, влекущего за собою кару наказания городу, народу и всему миру, однако не фатально, что было бы научно, но не-религиозно, или было бы истиною только для сословия, обреченного лишь на бездейственное мышление.

Евангелие знает Закон, а не одних лишь обличителей беззакония, то есть греха, как причины смерти и всех бедствий. Ученые хотят в истории, которая, как факт, есть само беззаконие, открыть закон. Они признают детерминизм, фатализм, неизбежное; но не хотят признать историю как проект всеобщего искупления, в чем и заключалось бы отрицание детерминизма и фатализма. По Евангелию Закон и пророки это - Царство Божие, то есть объединение всех; это - мир; а пророки это - обличители "царства мiра сего", розни, вытеснения, словом - "мiра" и, вместе с тем, пророки - востановители Закона, то есть мира. Если же взять обе заповеди, на которых утверждаются весь Закон и пророки, то исполнение этих двух заповедей заключалось бы в любви всех всеми силами к Богу отцов.

Существует также два деления заповедей по скрижалям Закона*. По ученому делению на 1 й скрижали помещаются 4 заповеди, то есть отцы (о коих говорит 5 я заповедь) отделены здесь от Бога. Это деление настолько же бездушно и бессердечно, насколько, с чисто научной точки зрения, оно логично. Очевидно, оно составлено учеными, но не сынами человеческими, для которых отделение отцов от Бога невозможно, немыслимо.

От принятия той или другой точки зрения на значение Закона и пророков зависит и взгляд на безусловность или условность кончины мира. Рассмотрение пророчеств о ней надо начинать с пророчества о гибели Ниневии. Если книгу Ионы, первого пророка первой мировой империи, следует признать, как это делает Властов²⁸, общим вступлением в отдел пророческих книг не ветхозаветных только, но и новозаветных, то все сказанное против безусловности пророчеств о разрушении Ниневии еще с несравненно большею силою может быть сказано и против безусловности пророчеств о разрушении всего мира, ибо Бог пророка Ионы есть Бог и творца Апокалипсиса. Было бы большою дерзостью подумать, что Христос мог бы выказать сожаление о неисполнении пророчества о разрушении мира. Странно также было бы, если бы Апостол любви не благодарил бы Бога за то, что откровение о гибели мира не исполнилось. Послушаем, что говорят по этому поводу сами пророки от лица Бога-Судии, но и Бога-Отца: "Иногда", говорит Иеремия, "я скажу о каком либо народе и царстве, что искореню, сокрушу и погублю его. Но если народ этот, на который я это изрек, обратился от своих злых дел, я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему (Иерем. XVIII, 7 и след.) "Господь благ и милосерд", восклицает Иоиль (Иоиль, II, 13-14), Господь долготерпелив и многомилостив и сожалеет о бедствии. Кто знает, не сжалится ли Он?" Вот свидетельства самих пророков; а ссылающиеся на них дерзают утверждать: "наверное - не сжалится! не может сжалиться!.."

Будет ли кончина мира катастрофою, или же мирным переходом, без войн, без естественных бедствий, - это зависит от того, останутся ли люди противниками воли Божией, останутся ли они в состоянии вечной вражды или же, объединясь, станут орудием воли Божией в деле обращения разрушительной силы в воссозидательную.

Для многих, впрочем, самый вопрос об условности кончины мира, даже самое желание видеть его спасенным представляется уже ересью. Но таким безжалостным мыслителям, превращающим Создателя мира в губителя его, придется предварительно забыть слишком ясные слова Спасителя мира: что Он не желает гибели ни единого, а хочет, чтобы все спаслись и в разум истины пришли. Не говоря уже о таких безусловно очевидных притчах, каковы притчи о блудном сыне, о заблудшей овце, о потерянной драхме, о работниках последнего часа, -даже в тех притчах, на которые обыкновенно ссылаются в доказательство кончины мира, сопровождаемой вечными мучениями, проходит в действительности та же мысль о возможности спасения всех. Если притча о 10 девах²⁹ оканчивается словами: "Итак, бодрствуйте!" то, очевидно, она имеет целью спасение не пяти, а всех десяти, хочет, чтобы все десять стали разумными, ибо следующая затем притча, о талантах³⁰, выражает собою не одинаковое отношение к делу разных лиц, отношение не безразличное к различию способностей и призваний; ясно, что для спасения всеобщего нужно не только соединение всех людей, но и употребление в деле всех людей, но и употребление в дело всех различных сил их. Заключение же притчи о талантах: "имеяй уши слышати, да слышит" ясно указывает, что это - проповедь, вразумление, в крайнем случае - угроза, а не бесповоротное пророчество. Проповедь же внушает то, что должно исполнять, то, следовательно, что может быть исполнено, а не то, что неизбежно, роковым образом должно произойти.

Только неисполнение требуемого этими притчами, то есть отказ от соединения всех сил всех людей для всеобщего спасения, влечет за собою наказание, выраженное в последней притче о козлищах и овцах³¹, то есть, грозит первым - вечными муками, а вторым - созерцанием этих мук.