Отправка послов для отыскания обряда, который заключал бы в себе наибольшую красоту, есть самое простое объяснение того факта, что русский народ предпочел обряд догмату; и кроме ученых никто не поймет, почему голая мысль (догмат), или мысль, выраженная только словом сухим, отвлеченным языком, а не образным, предпочтительнее мысли, выраженной всеми художественными способами, пением, картиною… и, наконец, самым делом⁶². И если, по сказанию, послы Владимира, согласно, кажется, со всеми эстетиками, нашли красоту у самого художественного народа во всем мире, у наследников этого художественного народа, - почему критика видит в этом сказании внешнюю неправдоподобность и не замечает глубокой, внутренней истины?!..*

Что касается относительности обряда, то нужно сказать, чтo для человеческого рода есть общее: это общее мы имеем в вертикальном положении человека, в обращении при этом лица к небу, а в гармонии с этим и голос и руки обращаются к небу, - это образ храма, соединяющего все искусства; в таком положении может быть и не один человек, а старец, дед, щур, простирая руки, обнимая все потомство, обращает его к небу. Случайно или не случайно, но человек с распростертыми руками изображает крест из себя, а потом полагает его на себя, изображает его вне. Нельзя не изумляться удивительному эстетическому чутью русского народа, который умел почувствовать красоту в обряде, созданном самым художественным народом в мире. Оценка красоты обряда должна быть предметом особого эстетического Богословия, которого пока еще нет, потому что литургика не рассматривает обряд со стороны эстетической. Выбор вер еще продолжается и с тем же почти результатом. Ездят к немцам, но в "сараях богослужения", по меткому выражению одного из очевидцев, не находят красоты и никто не обращается в протестантизм, эту истинно немецкую религию*. Старым же Римом, в котором возродилась греческая красота после падения Нового Рима, греческого, очень многие увлекаются. "Только в Риме можно молиться". "В Риме ближе к Богу", - говорит Гоголь. - "Италия моя родина"… Итальянская опера и итальянская живопись - миссионеры католицизма. К грекам нынешнего времени Владимир мог бы обратиться с вопросом: "Где ваше отечество?" И греки должны были бы сказать, что Господь предал их в руки врагов красоты и греческое православие утратило обаяние. Но храм Софии продолжает производить могучее впечатление, несмотря на то, что Ислам лишил его мозаичной иконописи…

О христианской религии пред крещением киевляне знали лишь только, что это религия милосердия (и не могли не знать), видя проявление милосердия на деле со стороны князя, т. е. знали очень много. В истреблении идолов могли они видеть уничтожение кровавых жертв и не животных только, но и человеческих жертв, и потому самое крещение представлялось омовением от крови пред началом священного дела построения храмов бескровных жертв и даже животворных. Если непосредственно пред крещением были сокрушены идолы, изрублены, то непосредственно после крещения должны бы быть срублены "потребное и возможное на первый раз количество христианских церквей" (Голубинский. 1, 169). Четырехлетнее, по крещении самого Владимира, истинно отеческое управление давало ему нравственное право призвать к крещению, даже приказать⁶⁵. Приказ быть заутра на Почайне или у Днепра⁶⁶ был мотивирован, конечно, чем-нибудь подобным. Очень понятно, что крещение было омовением не от пролития крови животных, но крови человеческой. Чтобы быть верным духу христианскому, нужно было построить храмы на могилах отцов, чтобы над ними справить братскую трапезу, а особенно на могиле того варяга, которого киевляне принесли в жертву⁶⁷, - нужно было возвестить о воскресении на кладбищах. Очень возможно, что утро крещения было утром Великой Субботы пред Пасхою, если эта Пасха была самая поздняя. Очень может быть, что это был нравственный подъем, выразившийся не в одном акте крещения, но и в возможно скором построении храмов.

Итак, наше первое крещение, крещение киевлян, было раскаянием в лишении жизни, в принесении кровавых жертв, особенно человеческих, и потому тотчас после сказанного омовения от крови или от грехов приступили, должно полагать, к построению храмов для бескровных, или, вернее, кровотворных жертв, т. е. храмов оживления или воскрешения, и прежде всего к построению храма на могиле варяга, признанного мучеником. И если это крещение не было совершено пред праздником Пасхи, то только разве потому, что Пасха могла быть очень раннею. Христианство придавало жизни ценность бесконечную в противоположность нашему времени, низведшему эту ценность до самого крайнего minimum'a. Весьма вероятно, что успешность крещения, что крестилось большинство, зависела именно от того, что не было предварительного научения, ибо не было и вопроса о том, какая судьба ожидает некрещеных отцов крестившихся, ибо сии последние несомненно желали построения храмов тело- и кроветворных, или храмов воскресения, на могилах отцов. (Киевляне крестившиеся были сыны, а не гуманисты или эгоисты, знавшие только себя.) Возникновение придельных храмов объясняет нам возникновение и главных храмов. Придельные же храмы возникли на папертях или притворах, которыми окружались храмы с трех сторон и в которых погребались умершие епископы и князья и "чтобы поминовенная бескровная жертва приносилась, так сказать, над самими гробами". Как приделы, так и соборы и деление на сорока происходит также от поминовения в связи с так называемыми сорокоустами, т. е. в связи с поминовением, которое поется сорока устами или сорока священниками. Сорок обеден в сорока церквах. Сорок церквей составляли собор (збор). Таким образом, вся религия в ее полноте есть поминовение всеми живущими всех умерших, поминовение, переходящее в дело воскресения. Моление же о здравии, желание многолетия было необходимо для исполнения поминовения и завершения его воскресением.

Если полагалось "в неделю (т. е. в воскресение) не пети литургии за упокой", то это, конечно, означало, что воскресение совершилось.