В нынешнюю Пасху редакция "Московского Листка" подносит с приветом "Христос Воскресе" читателям и даже не умеющим читать лист с изображением, которое поймут и неграмотные, с изображением самого священного праздника на Руси и на самом священном месте - "Пасхи в Кремле"⁶¹, т. е. праздника победы над смертию в крепости, защищающей прах духовных и светских собирателей Русской земли.

Самый текст служит как бы рамкою к изображению, как бы лишь подписью к ней - в чем <и> заключалось бы единство слова с картиною, если бы они имели один смысл. На наружной стороне листа представлена "Пасха в семье", где не отец, как это изображено на картине, а сын или дочь должны бы подносить яйцо как надежду воскресения отцу и матери с сединами и другими признаками смертности. Отец, а может быть и дед престарелый, подносящий яйцо в виде забавы дочке или сыночку, или, что будет еще знаменательнее, внуку или внучке на руках матери, не есть ли это глубочайшее извращение смысла праздника, насмешка над ним. Пасха - праздник не детский, в каковой обращено Рождество Христово. Картина, которая названа "Пасхою в семье", чрезвычайно замечательна по отрицательному смыслу, <в ней заключающемуся:> семья, представленная на ней, - нового, европейского пошиба, основанного на эмансипации детей и сервилизации родителей детям, <в которой> при нынешнем изнеженном воспитании и мальчики кажутся девочками; <для такой семьи> воскресение понятно только в виде весны, возрождения природы или в пустых фразах о беспричинном, мнимом примирении и всепрощении и т. п. Воскресение же Христово не освобождает, а приобщает к общему родовому <делу>, дает делу детей...

На этот раз "Московский Листок" не отстает от самых передовых, либеральных, гуманных газет. Куличи с цветочками, [1 слово неразб.] пасхи - все это носит отпечаток женоподобного, особенного оттенка нынешней европейской промышленности. Только икона с лампадкою представляет контраст этой обстановке, напоминая старину, чтущую родителей хотя формально. Вне картины - атрибуты весны (ветка с листьями и цветами, птички, бабочки), мнимое воскресение. Эта картина представлена на яйце, как бы подносимом редакцией публике.

Главная картина, обращающая газету как бы в подпись к картине, изображает внутренность Кремля, площадь между двумя соборами, или кладбищами духовных (Успенский) и светских (Архангельский) собирателей, в тот момент, когда с обоих кладбищ выступают ходы, несущие над собою изображения умерших на межсоборную площадь, образующую как бы храм, наполненную народом, сошедшимся со всех концов Москвы, всей России и даже от инославных земель, пришедших видеть великое торжество праздника предков. Переполнив площадь, не уместившись на площади, народ наполнил лестницу и галерею у Филаретовой пристройки, как наполнил бы он верхние галереи при Успенском и Архангельском соборах и <при> башне Ивана Великого, если бы таковые были и существование коих придавало бы не вид только храма, но и значение храма межсоборной, общей всем соборам паперти. Тогда и иллюминация, освещение, из светского украшения превратилась бы в церковное освещение, которое освещает лики, оживляя их светом, а не мертвый камень, ибо тогда расписка наружных стен, начатая, была бы неизбежно закончена.

Обратив свой пасхальный номер в священное изображение, икону, редакция поняла [бы], что объявлять о продаже этого номера было бы святопродавством, симонией, ибо иконы не продаются, а меняются, как меняются крестами братующиеся между собою.